Иштван Фекете - Лутра

Вот что произошло, но откуда знать это Караку? В воздухе, впрочем, не чувствовалось ни малейшей опасности, шаткий кол уже не казался таким страшным — заяц уже основательно раскачал его, — и потому лис продолжал тянуть зайца, пока не выдернул кол из земли, а потом, схватив добычу, со всех ног понесся домой.

На шее у Калана до сих пор болтается петля, и когда Инь обгладывает заячью ляжку, петля в полумраке мотается из стороны в сторону. По норе распространяется соблазнительный запах зайчатины, и Карак, в других делах такой выдержанный и стойкий, не может больше противиться соблазну. Он ложится на брюхо возле своей новой супруги, забыв о том, что надо приберечь что-нибудь на черный день.

Буйства зимы здесь почти не слышно, потому что снег забил входы в нору, лишь доносится треск, когда буяны, подручные ветра, после долгих атак расправляются с каким-нибудь старым суком.

Молчат засыпанные снегом дупла, и только на берегу реки в дупле старой ивы тщетно ждет Лутру маленькая выдра. Она прождала уже всю ночь и весь день, под стон ветра, звучавший то грустным кларнетом, то хриплым контрабасом. В конце концов она повесила на крючок вуаль своего сомнительного вдовства и занялась генеральной уборкой, а это лучшее лекарство от всех печалей.

Самочка принялась копать землю, расширяя свое жилище. Под трухой оказался толстый слой песка, и работа продвигалась быстро. Передние лапы разгребали песок, отбрасывая его задним, а те отправляли в нутро старой ивы. Снаружи шел шумный бой великанов, и потому выдра трудилась без предосторожностей. Правда, буря постепенно стихала и через несколько часов совсем прекратилась. К этому времени в стволе ивы скопилась уже высокая куча трухи и песка.

Новая удобная нора была уже не в дупле ивы, а в сухом песке. Самочка, усталая, но довольная и успокоенная, обнюхала новый дом, но даже не подумала сказать:

— Ах, Лутра, где ты? Или:

— Посмей прийти сюда, подлый изменник!

Она чувствовала, что у нее будут дети, которых ей надо родить и так или иначе вырастить. И Лутра теперь был ей уже не нужен. Более молодые пары держатся, в основном, вместе, но старые самцы не переносят суеты семейной жизни и хныканья малышей.

Не будем поэтому говорить, что маленькая выдра, ощущая, что ей чего-то недостает, страдала от тоски.

И Лутра, признаемся честно, не бился головой об стену, восклицая:

—Ох, какой я мерзавец! Зачем я бросил такую хорошую жену?

Он не видел перед собой подходящей для этого стены и дальше чем в двух шагах вообще ничего не видел: сквозь полуметровый снежный пласт пробирался он к цели, чувствуя, что она совсем близко.

Зима могла как угодно бесноваться, подручные ветра могли кувыркаться, орать, ломать деревья, носиться, словно одичавшее стадо, все это не отвлекло внимания Лутры, не пугало и даже не беспокоило его, ведь, несмотря на вой, треск и звонкий свист, он слышал ужо тихий, нежный журчащий голос воды, прародительницы, кормящей, дарующей жизнь и убежище.

ВОДА!

В воздухе ощущался ее запах; к шуршащим снежным хлопьям примешивался тепловатый водяной пар, и когда Лутра вышел из леса в низину, глаза его заблестели: мертвенно-белую долину перерезала темно-зеленая петляющая горная река.

Он подполз к ней, понюхав, выпил глоток и почувствовал: его уже никуда не тянет, ничто не побуждает в дорогу, как побуждало последние два дня, на карте его стремлений исчезла та точка.

Лутра добрался до дома.

Вода эта чище, быстрей и звучней, холодней н темней, однако прозрачней, чем в равнинной реке. Лутра уверенно погружается в нее.

Ну и ну! Тут надо быть осторожным: течение сильное и дно страшно неровное. На каждом шагу камни, ямы, глубокие омуты, но для такого искусного пловца, как Лутра, это не помехи. Очень быстро, но успевая ориентироваться, оглядывать и берега, он плывет вниз по реке, торопится туда, где громче бурлила вода: там она наверное теплей и есть что-нибудь съедобное. Во время странствий можно кормиться, на худой конец, и летучими мышами, но главная и излюбленная пища выдры — все-таки рыба.

Вода пенилась и стремительно неслась — здесь она всегда пенится и стремительно несется, — но ярость бури уже не чувствовалась так, как в горах; ветер натыкался на бесконечные изгибы реки, разбросанные тут и там скалы, поворачивал и несся дальше.

Реке, впрочем, были нипочем ни зима, ни ветер. Она брала начало где-то далеко в горах, в глубине таинственной пещеры. Летом вода была лишь ненамного теплей, чем зимой, и, освободившись от горной неволи, мчалась вниз так весело и проворно, что только костлявые руки самой суровой зимы могли сковать ее льдом.