Иштван Фекете - Лутра

— Отпусти! — прохрипела вне себя от ярости Инь, однако муж не отступал.

— Отпусти! — чуть погодя повторила она, но Карак инстинктивно чувствовал: теперь или никогда…

— Я уйду, — желая спастись от побоев выла новобрачная, — уйду, только не убивай меня!

Но Карак продолжал ее поучать, а потом одним решительным жестом вытолкнул в ревущую бурю. И преспокойно занялся заячьей головой.

Трудно сказать, что делала Инь под открытым небом, но факт остается фактом: через некоторое время — было уже за полночь — лис услышал у входа в нору какой-то шум, а потом показался нос Инь и два ее молящих хитрых глаза.

—Карак, можно войти?

Лис лениво поднял веки, словно только что проснулся.

—Ах, это ты, Инь! Где ты бродила?

Вся в снегу, измученная, присмиревшая, жалко моргая, присела она в самом дальнем углу.

— Я только поглядела, что творится вокруг.

— Напрасно, Инь. Ты знаешь, и я знаю, в такую метель нельзя выходить. Если не ошибаюсь, — зевнул он, — я уже говорил тебе это, но ты, видно, запамятовала.

Инь повесила голову, как бы говоря:

—Нет, не запамятовала.

Потом Карак, подойдя к своей бесспорно хорошенькой жене, слизал окровавленный снег с ее головы, а Инь, очень голодную, это обрадовало больше, чем молодая косуля, которую супруг принес бы в нору.

Трудно сладить с такой своенравной дамой, и Карак, должно быть, поступил правильно: боль от побоев пройдет, но сознание того, что с мужем шутки плохи и что раз он сумел проучить ее, то, защищая жену и будущих детенышей, проучит н всех прочих, останется навсегда.

Минул день, и пришла ночь, но минула и ночь, пока наконец рассеялись тучи и устали подручные Ветра. Если бы глубокий снег не засыпал все вокруг, видно было бы, как обломаны ветки деревьев в лесу, потрепан камыш, взъерошены соломенные крыши и съехала набок верхушка скирды; но снег все сровнял и скрыл произведенные разрушения.

На своем золотисто-красном ложе проснулось бодрое солнце, и когда, прищурившись, оно оглядело побелевшие поля, все заискрилось, засверкало, так что даже старые вороны зажмурились, хотя глаза их не боятся ни тени, ни света.

Воздух был чистый и звонкий; легкий дымок ив деревенских труб весело поднимался прямо в небо, двери громко стучали, окна купались в солнечном свете, и сороки, летая от дома к дому, пророчили гостя тем, кто верит в эту примету.

Природа облегченно вздохнула; раздвинулись дали, и небо, еще вчера низко нависшее, стало голубым и высоким. Оживились поля, леса, оживилась и деревня. На прибрежном репейнике делают зарядку щеглы, и снег вокруг — словно пол в железнодорожном вагоне, где неаккуратные пассажиры щелкают семечки.

Но не будем порицать за это щеглов; эти красноголовые птички в черно-желтых пальтишках — краса заснеженных полей и отличные истребители сорных трав. Съеденное ими семечко уже никогда не даст ростков, а ведь семена многих ненужных растений, упавшие на землю, прорастают, выдержав даже тридцатиградусный мороз.

Щеглы, разумеется, не знают, что они полезные птицы, так же, как воробьи, что они бесполезные. Воробьи хотят жить и живут. Одни клюют насыпанное курам охвостье, другие прыгают по краю свиного корыта, не обращая внимания на огромную толстую свинью Чав. Она, бедняга, два дня почти ничего не ела — метель испортила ей настроение и аппетит, — но сегодня жрет без конца сечку, обрызгивая корыто, пол, ограду, себя и даже воробьев. Маленькие серые птички вообще-то не боятся свиньи, но угоди одна из них в сечку, Чав бы и ее проглотила.

— Ах! Что за лакомый кусочек мне попался? — удивилась бы она, перестав на минуту жевать.

Однако воробьи, представители большого рода Чури, и не собираются падать в сечку, а если свинья уж очень брызгается, они просто нахально опускаются ей на спину, где сидеть очень удобно и от живого сала приятно веет теплом.

Чав, у которой слой сала в ладонь толщиной, даже не чувствует, что на спине у нее расположились птички.

Есть хотят не только воробьи, но и перепелятник Hep. Он уже приближается, как серый рок; летит над домами, пока перепуганная насмерть воробьиная стая не вспорхнет вверх, вместо того чтобы забраться в кусты. Намеченная жертва обычно не успевает и пискнуть, как перепелятник, схватив ее, уже направляется к какому-нибудь отдаленному снежному сугробу.

После двухдневного поста спешит на охоту зимняк. По мнению орнитологов, хищные птицы хорошо переносят голод, но заинтересованная сторона относительно этого еще не высказывалась. В случае необходимости они, разумеется, какое-то время живут без еды, но человек может дольше их воздерживаться от пищи, однако никто не утверждает, что он хорошо переносит голод.