Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Тут нужно сказать о судьбе его дневников. Современники знали о них и с полным основанием ждали от него эпохальных мемуаров. Это немецкий поэт Рихард Деммель сказал, что он будет летописцем эпохи. Действительно, в веймарские годы Кесслер обработал и издал первый том предположительно многотомных мемуаров. Но события развернулись слишком круто, пришлось эмигрировать. Потеряв едва ли не всё свое достояние вместе с домом в Веймаре, бывшем образчиком приватного музея, дневники Кесслер вывез с собой. Поселившись в Испании, на острове Майорка, он уже хотел приступить к дальнейшей мемуарной обработке богатейшего материала, но тут началась испанская гражданская война. Кесслер спрятал дневники в некоем банке и уехал во Францию доживать оставшийся год его жизни. После всех передряг и войн дневники считались безвозвратно утерянными, но позднее нашлись. Их полное немецкое издание составляет девять томов. Переводчик и редактор американского издания дневников Лэйрд Истон пишет, что оно включает примерно четверть всего материала.

Материал дневников Кесслера естественно группируются вокруг главных его интересов и, соответственно, кругов общения. Мы уже говорили, что у него три таких круга: светская жизнь Берлина, Парижа и Лондона, военно-придворные отношения и, наиболее ценное в перспективе времени, - общение едва ли не со всеми выдающимися художниками того времени. Достаточно простого перечисления сих последних: Рихард Штраус и Гофмансталь, Роден, Ренуар и Майоль, Гордон Крэг и Джордж Бернард Шоу. Добавим еще к этому русский балет Дягилева, знаменитые «русские сезоны», начавшиеся в Париже в 1910 году (дату уточнить) – и тогда поймем, что не было буквально ни одного выдающегося события в культурной жизни Европы, которое прошло бы мимо графа Кесслера.

Это образ жизни богатого и высококультурного дилетанта, и тип, образ такового ищешь опять же в литературе. Больше всего граф Кесслер напоминает если не самого Марселя Пруста – от своих утех и дней перешедшего всё-таки к написанию громадной эпопеи, то скорее одного из прустианских героев, больше всего Свана. Кстати, на страницах дневника появляются персонажи, которые послужили прототипами многих героев Пруста. Самый яркий из них – маркиз Робер де Мотескье-Франзензак, послуживший Прусту источником образа барона Шарлю. Это о нем сказал молодой Кокто: он похож на Минотавра, проглотившего свой лабиринт.

Уже по одной этой фразе можно судить, какими перлами остроумия, апофегмами житейской мудрости и откровениями великих мастеров искусства полны дневники Кесслера. Но у Кесслера не только блестящие “мо”, но и целые сцены, которые кажутся вышедшими со страниц великих писателей. Он, например, описывает Вальтера Ратенау – великого человека, богача, организатора промышленности, философа – и эти страницы напоминают Бальзака. Ратенау у Кесслера – бальзаковский Нусинжан, еврей, пробивающийся в высшее общество. Кесслер пишет, с каким достоинством Ратенау носил этот образ – еврей, который должен быть министром и которого в министры не пускают. Кесслер приводит чьи-то слова о Ратенау: этот тип иудея-денди. Не лишне здесь напомнить, что во время Первой мировой войны Ратенау действительно стал во главе всей промышленности Германии, создав первую в истории систему государственного капитализма, которой потом бездарно пытались подражать большевицкие индустриализаторы. После войны Ратенау стал одним из столпов Веймарской республики; он был убит правыми террористами из группы “Консул” (еще до Гитлера). Тогда же граф Кесслер, преодолев свой писательский блок, написал о нем книгу.

Я говорил о бальзаковском сюжете у Кесслера, могу привести и другой, явно из Пруста. Это описание одного злосчастного вечера, где граф, ни о чем подобном не подозревая, оказался в обществе парижских лесбиянок, которых привечала графиня Систрия.

Но уж коли здесь возникла тема однополой любви, то избежать ее по нынешним временам не представляется возможным, – тем более что сам переводчик и редактор американского издания дневников Кесслера спешит поведать буквально на второй странице своего предисловия, что граф Кесслер был гомосексуалист. Это тема модная, но, строго говоря, о дневниках Кесслера можно было бы много и интересного говорить, никак ее не касаясь. Прежде всего, ее не касается сам автор дневника. Во всяком случае, никаких авторских признаний на этот счет нет. Мы можем только о чем-то догадываться, и здесь переводчик-редактор с видимым удовольствием спешит с подсказками, растолковав, например, что молодой француз Гастон Колен, мотоциклист и авиатор, был любовником Кесслера и что Кесслер заказал его скульптурный портрет “ню” самому Аристиду Майолю, заплатив за него 12 тысяч франков. На страницах книги мы видим фотографию этой скульптуры и узнаем, что она из частного собрания Кесслера в конце концов попала в парижский музей д’Орсе, переделанный из вокзала.