Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Александр Генис: А как же: это кредо иезуита-социалиста Нафты из «Волшебной горы» Томаса Манна.

Борис Парамонов: Вспомним при этом, что прототипом Нафты был известный Георг или (Дьердь) Лукач – марксист и коммунист, о котором позднее писал и Бердяев, назвав его самым крупным, самым талантливым современным марксистом. То есть можно сказать, что Томас Манн в Нафте, вернее в Лукаче, увидел потенцию Средневековья, и не потенцию, а реакцию, возвращение в Средневековье. Тогда тем более понятны мысли Бердяева из только что приведенной цитаты. Коммунизм существует не в секулярном, не в светском, а в религиозном поле. Это - сатанократия, как говорит Бердяев.

Александр Генис: Но Сатана – религиозный персонаж. Что, как говорят сегодня, возвращает дискурс в религиозной поле.

Борис Парамонов: Антихристова вера большевиков - это, по Бердяеву, религиозный феномен, в чем и выразилось направление времени, как бы его ни искривляли идеологические догмы коммунизма. Правда идущей истории - религиозная правда, возвращение к религиозному переживанию мира, что в извращенной форме присутствует и в коммунизме. Бердяев говорит, что нельзя отбрасывать достижений новой истории, и важнейшего из них - опыта свободы. А вот Нафта у Томаса Манна то же самое новое средневековье связывает прямо с социализмом, который в его трактовке становится тоталитарным, причем не закрывает глаза на ужасные его стороны: "Не освобождение и развитие личности составляют тайну и потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это - террор".

То есть, отталкиваясь от современности, Бердяев идет не к большевизму, конечно, и не к старому Средневековью, а именно что к Новому, который он видит как некий антитезис провалившейся в яму мировой войны нынешней европейской культуры. Это антитезис, но можно надеяться на некий будущий потребный синтез. Бердяев, например, не хочет уступить свободы как ценного приобретения Новой истории. Не будем отождествлять его ни с коммунистом Лукачем, ни с иезуитом Нафтой.

Александр Генис: Хотя, справедливости ради, следует заметить, что в наше время иезуиты стали как раз левыми: теология освобождения, постоянная критика Ватикана, интерес к Третьему миру.

Борис Парамонов: Так ведь и Нафта левый! В том-то и своеобразие той эпохи, что крайне левые обратились в крайне правых, вчерашние революционеры-большевики - в деспотических государственников, в строителей идеократии. Об этом тогда же написал большую статью С.Л.Франк, другой известный философ-эмигрант: об устаревшем, не отвечающем современной обстановке разделению на правых и левых.

Александр Генис: Вернемся в 21 век. Как Вы, Борис Михайлович, считаете, нынешняя наша оценка книги Бердяева – может ли она быть позитивно-безоговорочной? Ведь мы видим, что история пошла не так, как ему виделось, что никакого синтеза демократии и Средневековья не произошло, а пошла прямая борьба на уничтожение тезиса и антитезиса, демократии и фашизма.

Борис Парамонов: И понятно, почему. Как раз большевики могли сговориться с фашистами, Сталин с Гитлером; ведь известно, что он готов был предложить Гитлеру мир на условиях дальнейшей договоренности. Но в войну вступили Соединенные Штаты Америки – молодая страна, страна молодой демократии, не испытавшая тех кризисов и крахов, которые претерпела в двадцатом веке старая Европа.

Александр Генис: В этом, собственно, и заключается смысл метафоры Новый Свет, который не хочет повторять историю Старого.

Борис Парамонов: Именно это и дало окраску послевоенному времени. Америка продемонстрировала не иссякшие потенции демократии. Конфигурация сложилась иная – не коммунизм против фашизма, а демократия против коммунизма. И тут очень существенную деталь надо отметить и выделить: дело в том, что коммунизм, пережив острый период идеократии, «сатанократии», как говорил Бердяев, попробовал себя на поле конкуренции с демократическим и капиталистическим Западом. В хозяйственной, экономической конкуренции, вне каких-либо идеологических мотивов. И тут, как и следовало ожидать, наступил его крах. Капиталистическая, скажем мягче – рыночная демократия оказалась победительницей на историческом поле.

Александр Генис: Что и дало поначалу повод для эйфории: вспомним Фукуяму с его «концом истории».