Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Борис Парамонов: Да, конца, к сожалению, не последовало, а началось новое, можно сказать глобальное, противостояние: Запада с исламским фундаментализмом, который как раз и можно характеризовать как новейшее Средневековье. Но это тема гораздо шире той, которую поднимают в российских газетах, жалуясь на дикость современных нравов. Бытовое хулиганство, вроде обливания серной кислотой, не стоит ставить в такой широкий культурно-исторический контекст.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24912601.html

* * *

Художник и мораль

Иван Толстой: На 2013 год приходится юбилей – 130-летие со дня рождения Алексея Николаевича Толстого. Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов предложил мне побеседовать об этом писателе, и я, не скрою, обрадовался. Во-первых, потому, что считаю Алексея Толстого заслуживающим серьезного разговора. Во-вторых, потому, что пишут о нем почти всегда по поверхности и развесистую клюкву – иногда, впрочем, в том же духе, в каком он сам писал, так что жаловаться трудно. В-третьих, потому, что за последние годы – после долгого перерыва – стали выходить толстые книги об Алексее Николаевиче: назову биографию в серии ЖЗЛ (автор Алексей Варламов), две книги Юрия Оклянского и, особенно, две больших монографии Елены Дмитриевны Толстой (внучки писателя). А в декабре, то есть два месяца назад, роман «Хождение по мукам» (первая, эмигрантская версия) напечатан в наиболее престижной серии – «Литературные памятники».

Между днем рождения писателя (10-м января по новому) и датой кончины (23-го февраля) в самый раз завести эту беседу.

Но начать я хотел бы с небольшого фрагмента, для затравки, из программы 2005 года, тоже посвященной Алексею Толстому. Наш гость в московской студии - заведующая музеем Толстого в Москве - Инна Георгиевна Андреева.

Георгий Георгиевич (Санкт-Петербург): Я хотел бы посмотреть на творчество Алексея Толстого с гораздо более широких позиций. Как известно, в 17-м году Ленин установил первое в мире тоталитарное государство. Второе, как известно - Муссолини, а третье - Адольф Гитлер. Так вот, не правильно ли будет рассматривать творчество Толстого, который, как известно, прославлял Ивана Грозного в годы Сталина - а сталинская эпоха, это - десятки миллионов жизней людей, не правильно ли было бы рассматривать его творчество с точки зрения приспособления к этому тоталитарному государству, которые принесло столько бед народам России. И рассматривать таким образом не только творчество Алексея Толстого, а также писателей, которые работали на потребу тоталитарного режима. А что касается "Детства Никиты", то это все писали - и Аксаков, и Лев Николаевич, это слишком просто.

Инна Андреева: Я не согласна с нашим слушателем. Что мы тогда будем говорить о Зощенко? Он писал рассказы о Ленине. Булгаков писал "Батум". Они все работали на власть. Известная истина: "нет пророка в своем отечестве". Скажем, роман "Петр Первый", дилогия об Иване Грозном. Просто, зная творчество обсуждаемого писателя, если проследить его, то о Петре Первом он начал писать еще до революции. Эта тема его всегда волновала, и Петр Первый писался совсем не на потребу власти.

И, вообще, к этому можно подойти и с совсем другой стороны. Это как бегство от действительности. Ведь посмотрите: Алексеем Толстым не написано ни одного романа о пятилетке, скажем, о строительстве ГЭС, о Беломорканале, о решениях партийных съездов. У него сплошное бегство в прошлое.

Иван Толстой: Ну, не совсем в прошлое. Например, роман "Хлеб" - это не совсем прошлое, а всего лишь вчерашний день, причем настолько вчерашний, что не успели отоспаться, как он уже сегодняшний. Мне хотелось бы все-таки сказать, что в позиции нашего слушателя есть и доля правды. Алексей Толстой был писателем, приспособившимся к своему времени. Я совершенно не хотел бы это скрывать, и не хотел бы, чтобы наша передача перелицовывала фигуру Алексея Толстого. Он действительно приспособился к власти. Он был человеком, который написал много десятков, а возможно и сотен, позорных страниц, которые, я уверен, в другую эпоху он не стал бы писать, но он был, по-своему, вынужден их писать. Он согласился жить в эту эпоху, существовать, кормить себя и свою семью. Он был вынужден это написать, и в этом была его человеческая слабость. У него был выбор, как у всякого человека, для которого существует честь, он выбрал именно такой путь.

Я считаю, что он совершенно справедливо критикуем и должен быть морально осужден. За роман "Хлеб" нельзя приветствовать писателя.