Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

И тут даже не без философии было. Доклад Горького на Первом съезде советских писателей – очень интересный документ, совершенно сознательно вводящий в литературу стилистику и тематические задания мифа, мифотворчества. Вот что он говорил:

Диктор: «Миф – это вымысел. Вымыслить – значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ, - так мы получим реализм. Но если к смыслу извлечений из реально данного добавить – домыслить, по логике гипотезы, - желаемое, возможное и этим еще дополнить образ,- получим тот романтизм, который лежит в основе мифа и высоко полезен тем, что способствует возбуждению революционного отношения к действительности, - отношения, практически изменяющего мир».

Борис Парамонов: Надо ведь сказать, что сам Горький никаких образцов социалистического реализма в своем творчестве не дал, если не считать нудную «Мать», да это и не настоящий соцреализм, как мы уже говорили, а дидактическая проповедь. Соцреализм по Горькому, вот как он говорил на съезде писателей, должен создавать фантастически перестроенный мир. А он был и оставался реалистом просто, материал у него был из самой что ни на есть обыденной жизни. Если не считать, конечно, этих его олеографий про Данко и цыганку Ладу, или как там она называлась. Так что Шкловский неправ: из песенного начала у Горького ничего путного не вышло, а вышел искусственно сконструированный гомункул соцреализма. И этим методом ничего хорошего не было написано. Одни кавалеры золотой звезды.

Иван Толстой: А я где-то у вас читал, Борис Михайлович, что платоновский «Чевенгур» - вот настоящий соцреализм.

Борис Парамонов: Во всяком случае, не такой, какого жаждал Горький. Это сказка, но страшная сказка, а горьковские сказки должны быть воодушевляющими.

Я бы другого автора вспомнил, написавшего ряд соцреалистических шедевров. Это Николай Заболоцкий в его зверином цикле: «Торжество земледелия», «Безумный волк», «Деревья». Вот как надо:

Горит как смерч высокая наука,

Волк есть пирог и пишет интеграл.

Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука,

И уж окончен техники квартал.

Синявский-Терц это и советовал: соцреализм возможен как монументальный сказочный плакат. Но в таком жанре не может быть никакого реализма.

Иван Толстой: Ну и как мы подведем итого? Что главное надо знать о Горьком?

Борис Парамонов: Писательство Горького не лишено достоинств, у него есть интересные вещи (о многом еще я не сказал), но он не первого ряда писатель. Горький очень интересен как духовный тип русского плебея, выходящего к культуре. Вестернизация российской глубинки. И эта вестернизация приобрела грубейшую форму машинопоклонства, и машина пошла по головам людей. И Горькому это нравилось. В общем, Горький был не столько писателем, сколько эпохой. Я не знаю, хорошо это для писателя или плохо. Но эпоху свою он, точно, выразил – не в художественном, а в идеологическом плане.

Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем программу Плебей на пути к культуре: полуюбилей Максима Горького. Моим собеседником был наш постоянный нью-йоркский автор Борис Парамонов.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24937934.html

* * *

Зовите меня Исмаил

13 марта – столетие Сергея Михалкова. А умер он всего четыре года назад, дожив до вполне патриаршего возраста. Крепкая порода людей существовала в широком спектре советской жизни: не только мужики-работяги, дотягивавшие разве до 58 (что заставляло походя вспомнить пресловутую статью УК, по которой и расстрелять могли в любом и самом юном возрасте), но вот и такие Мафусаилы появлялись на верхах советской лестницы. Коли верховой совок избегал упомянутого расстрела, то и жил потом крепко и долго. Молотов и Каганович оба умерли за 90, да и Маленков вроде, и примкнувший к ним Шепилов продержался аж до конца советской власти. Из деятелей культуры вспоминаются карикатурист Борис Ефимов, брат Михаила Кольцова, доживший до 105, Катаев Валентин – 92, Леонид Леонов – 95. Вот и наш юбиляр добрался до 96 и даже женился за несколько лет до смерти, но это, думается, событие какого-либо династического порядка.

Обычно в таких случаях принято говорить: человек-эпоха. Но Михалков– это не эпоха, это сразу три эпохи. Как-никак, еще даже дореволюционную жизнь застал в отцовском имении, успешно прокантовался все 70 советских лет, да и большевиков пережил. И не просто пережил, а вполне успешно, можно сказать знаково, отметился и в новой жизни – переписал в очередной раз российский гимн. И награжден был не только советскими орденами и лауреатскими медалями, но и орденом Андрея Первозванного, как какой-нибудь из отдаленных предков. Операция "гимн" была особенно показательной: сначала славился Сталин, во втором варианте – партия, а в третьем – православная богоспасаемая Русь. Это не Русь богоспасаема, а Михалков. Этот случай можно расценить как высшую степень государственного цинизма, но можно и по-другому, что, собственно, и имели в виду сегодняшние власти: увидеть русскую (или российскую, как говорят сейчас) жизнь в ее непрерывности, в единстве, как целостный духовно-исторический процесс. Не может быть большей лжи, ибо характерная особенность русской истории в том, что она проходила (трудно сказать – развивалась) в постоянных прерывах, в катастрофических революциях. Тут и Киевская Русь, и татаро-монгольское иго, и Московское царство с провалом Смутного времени, и петровская империя, и советская власть, и партократия после единоличной диктатуры Сталина, и оттепель, и застой, и нынешний "постсовок". Никакой органики в русской истории не было, а сплошь провалы и разрывы. Люди, сумевшие удержаться и даже преуспеть во всех перипетиях века, – это редкий исторический и культурный материал, музейная ценность и как таковые должны вызывать понятное, заинтересованное и чуть ли не благоговейное внимание.