Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Борис Парамонов: Мне понравилась пьеса. И знаете чем? В ней наличествует очень тонкая стилизация того, что получило название естественнонаучного материализма - и не как методологии наук о природе, а как мировоззрения левых кругов начиная чуть ли не с 18-го века до советской идеологии 20-х годов. Вот этот самый вульгарный материализм, очень умело стилизованный, предстает в каком-то первоначальном жизненном блеске. Именно жизненном, а не идеологическом. Видно, как это мировоззрение не только науку двигало, но и создавало новый тип человека, причем перспективный тип, больших людей создавало. Знаете, что мне эта пьеса напомнила? Стихи Слуцкого, тоже умевшего поднести уже архаическое советское миропонимание в неких его первоначальных поэтических потенциях. Тут работает момент ностальгии: то, что умерло, уже не опасно, а может быть и красиво. Понимаете, не какой-нибудь зачуханный советский академик Федосеев, а тургеневский Базаров. Клод Бернар, а не Лысенко. При этом сам Брехт – человек, конечно, уже иного миропонимания, значительно усложнившегося. Ведь в том, что говорят у него попы, тоже много правильного – и гораздо более тонкого, чем галилеевские законы механики. Один из них говорит: песчинка, попавшая в устрицу, делает ее больной, но эта

болезнь создает жемчуг. На что Галилей ничем возразить не может, кроме: ''А я хочу есть здоровые устрицы''. Полнота человеческого бытия не вмещается в законы механики, уж как, Брехту, поэту, этого не знать.

Александр Генис: Да, ''больная устрица'' – это уже другой немецкий эмигрант – Томас Манн с его философией болезни. Только она и превращает обывателя в художника, по его теории. Впрочем, для немецких изгнанников сама эмиграция была болезнью. Причем, неизлечимой.

Борис Парамонов: Верно, хотя Томас Манн был, если можно так сказать, королем немецкой эмиграции. Это была культурная фигура совершенно бесспорная (а Брехт как раз - спорная фигура).

Александр Генис: Как же, Томас Манн тогда сказал: ''Немецкая литература там, где я'', и был прав.

Борис Парамонов: Не зря Томас Манн жил в почете и неге, выстроил себе дом на океанском берегу в Калифорнии. Понятно, что не это в нем главное, но именно вот такое внешнее преуспеяние вызывало антипатию у многих немцев, далеко не последних людей в эмиграции. Например, у Альфреда Дёблина, автора знаменитого модернистского шедевра ''Берлин, Александр-плац''. Томас Манн в ответ писал: я в Америке выучил английский язык и читал всюду лекции, а Дёблин до английского не снизошел. Тут, кстати, некоторое преувеличение: все эти лекции переводила на английский дочь Манна Эрика, ну а уж прочесть английский текст он управлялся.

Александр Генис: Зато Дёблин после войны занял крупное положение в оккупационной администрации, так что ему воздали должное - оправился человек от нужды и другим помог.

Борис Парамонов: Был еще один вполне преуспевавший немецкий эмигрант – Ремарк. ''На Западном фронте без перемен'' был международным бестселлером. Ремарк был настолько состоятелен, что мог покупать картины импрессионистов. Он собрал коллекцию, которую после его смерти его вдова Полетт Годдар продала за пять миллионов долларов. Это было в самом начале 89-х годов; сейчас эта коллекция стоила бы раз в десять больше. Полетт Годдар, кстати, была до Ремарка замужем за Чарли Чаплиным, снималась у него в ''Новых временах'' и ''Диктаторе''.

Александр Генис: Мы, кажется, опять вернулись в кино.

Борис Парамонов: Да, значит, пора закругляться. Я только еще одну деталь приведу из тех же воспоминаний Сиднея Хука. Он пишет, что Ремарк был в Нью-Йорке, когда Гитлер одержал победу над Польшей. Ремарк останавливался в тогда немецком районе Нью-Йорка Вашингтон Хайтс, и вот, идя по улицам, он видел, что чуть ли не из каждого окна вывешивался нацистский флаг. Американские немцы радовались победе исторической родины.

Александр Генис: Я жил в этом районе, где еще встречал беженцев из Германии и Австрии. Вот уж кто нацистам не сочувствовал. Среди них, между прочим, была семья Киссинджера, он там и школу закончил. А моей соседкой по лестничной клетке была фрау Шоер, которая пела Шуберта, когда мыла посуду (я через стенку слышал), и хозяин мясной лавки Йозеф, который всегда ходил в бабочке. Между собой они говорили по-немецки. Это про них Ремарк сказал американскому репортеру: ''Я не тоскую по Германии, я же не еврей''.