Макс Лукадо - Бесстрашные

поводу того, что я написал в своих комментариях к этому тексту. Ему не понравилось

то, что я говорю о Христе — что «Его глаза расширились в оцепенении от страха»2. Я

ответил, что упреки нужно адресовать не мне, а в высшую инстанцию. Это евангелист

Марк изображает Иисуса бледным и трясущимся. Он «начал ужасаться и тосковать»

(Мк. 14:33). Глагол «ужасаться» употребляется «по отношению к человеку, который

беспомощен и сбит с толку, которого тревожит и мучает угроза какого-то

надвигающегося несчастья»3.

Матфей согласен с Марком. Он говорит, что Иисус «начал скорбеть и тосковать»

(Мф. 26:37)4; в других английских переводах: Он был «угнетен и встревожен»; «в

терзаниях и в страхе».

Мы никогда не видели Христа таким. Ни в бурю на море Галилейском, ни с

бесноватыми, вышедшими из гробов, ни на вершине горы в Назарете. Мы никогда не

слышали от Него таких стонов и не видели такого страха в Его глазах. И никогда мы не

читали ничего подобного: «Он тонул в водовороте смертельной агонии»10 (Мк. 14:33).

Это серьезнейший момент. Бог стал плотью, и Плоть ощущает неподдельный страх.

Почему? Чего боится Иисус?

Это как-то связано с чашей. «Пронеси чашу сию мимо Меня». В библейской лексике

«чаша» означает нечто большее, нежели «посуда для питья». «Чаша» подразумевает

Божий гнев, суд и наказание. Когда Бог сжалился над отпавшим от веры Иерусалимом, Он сказал: «...вот, Я беру из руки твоей чашу опьянения, дрожжи из чаши ярости

Моей...» (Ис. 51:22). Через пророка Иеремию Бог провозгласил, что все народы будут

пить из чаши гнева Его: «.. .возьми из руки Моей чашу сию с вином ярости и напои из нее

все народы, к которым Я посылаю тебя» (Иер. 25:15). По словам Иоанна, тот, кто

отрекся от Бога, «будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в

чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем»

(Откр. 14:10).

Чаша подразумевала наихудшее для Иисуса развитие событий: необходимость

принять на Себя Божий гнев. Он никогда не ощущал ярости Божьей, не заслуживал ее.

Он никогда не испытывал такого отчуждения от Отца — Они были от вечности

единосущны. Он никогда не знал физической смерти — Он был бессмертным

Существом. Но уже через несколько часов Иисус со всем этим столкнется. Бог обрушит

ярость Своей ненависти к греху на несущего грех Сына. И Иисус в ужасе. В смертельном

ужасе. И то, как Он обошелся с этим страхом, показывает нам, как поступать с нашими

страхами.

Он молился. Он сказал Своим последователям: «...посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там» (Мф. 26:36). Единственной молитвы было бы недостаточно. «Еще, 10 В переводе The Message. — Примеч. пер.

40

отойдя в другой раз, молился... <...> ...И помолился в третий раз, сказав то же слово»

(Мф. 26:42, 44). Он даже просил друзей поддержать Его в молитве. «Бодрствуйте и

молитесь...» — призвал Он их (Мф. 26:41).

Иисус противопоставил главному Своему страху искреннюю молитву.

Давайте не будем усложнять этот вопрос. Ведь нам такое свойственно, не правда

ли? Мы предписываем себе слова для молитвы, места для молитвы, одежду для

молитвы, позу для молитвы; ее длительность, интонации и ритм. Но обращение Иисуса

к Богу в саду Гефсиманском ничем таким не обременялось. Оно было кратким

(двадцать шесть слов в английском переводе), прямым («пронеси чашу сию мимо

Меня»), полным доверия («но не чего Я хочу, а чего Ты»). Мало прилизанности и много

подлинности. Не набожный краснобай в святилище, скорее, испуганный ребенок в

отцовских объятиях.

Именно так. Молитва Иисуса в саду Гефсиманском — это молитва ребенка. «Авва!»

— молится Он, обращаясь к Богу вполне по-семейному, словно сынишка, залезающий к

отцу на колени.

Мой отец разрешал мне забираться к нему на колени... когда он вел машину!

Сегодня бы его за это арестовали. Но полвека назад это не вызывало нареканий.

Особенно на плоских, как сковородка, нефтеносных полях западного Техаса, где

кроликов было больше, чем людей. Кому мешало, если отец сажал маленького Макса к

себе на колени, пока вел грузовик компании (да простит нас могущественный

«Экскон»!) от вышки к вышке?

Я это обожал. Могло ли иметь какое-то значение, что высунуться хоть чуточку

выше приборного щитка мне не хватало росту? Что ноги у меня на пару футов не

дотягивались до педалей тормоза и газа? Что я не отличил бы радиоприемник от

карбюратора? Конечно, нет. Я помогал папе вести его грузовик.