Анатолий Андреев - Пустота

Пора мутировать, утки.

Приспосабливаться к новым условиям жизни.

13

Конечно, здесь бы и оставить поставленную точку. Но если ты не напишешь тринадцатую главу, это сделает кто-нибудь за тебя. Например, та же слепая судь­ба, страдающая провалами памяти. Вряд ли стоит ей доверять.

Да, долой маски. Автор этой повести - я, Лев Львович (если есть такие, кто еще не догадался; а они, рассеянные, всегда найдутся, во все времена). Я решил написать повесть «Пустота» и подарить ее Вере ровно седьмого ноября 2007 года, день в день.

Мотив этой бессмысленной и странной затеи, если уж маски содраны?

Видите ли, творчество - это первый (после любви, то есть в абсолютном ис­числении - второй) способ сражаться с пустотой. Основной закон творчества мне известен по долгу службы: интрига в чувствах, а не в сюжете. (Я действительно вновь служу в государственном вузе; а если служу, следовательно, исполняю свой долг.) Даже если вы пишете о мировой истории, об Аккадском царстве, о Цезаре или о кучке фарфорозубых желторотых, напавших на фантом Вавилона, то интри­га все равно в чувствах, а не в сюжете.

Зачем же сражаться с пустотой - веществом, которое всех окружает, спросите вы? Вы сражаетесь по-своему, олигархи - по-своему. Зачем?

Не знаю. Вы застали меня врасплох своим детским, возможно, дурацким во­просом. Чтобы ответить на ваш нелепый вопрос, мне необходимо сосредоточить­ся. Где-то в апреле (все цвело розовым теплым цветом - так, как будто кто-то вознаграждал нас за то, что мы пережили суровую снежную зиму, а не слякотное Рождество с Крещением) я знал точный ответ на ваш никчемный вопрос. А сей­час...

А сейчас я думаю и рассуждаю гораздо меньше прежнего. Любовь ушла - яс­ность мысли унесла.

К тому же слишком поздно: повесть практически завершена. Завтра седьмое ноября, и мне предстоит интересная церемония.

Если, конечно, Вера жива-здорова, если она захочет меня видеть, там, у Озера, если муж отпустит, если ребенок позволит (если он есть)...

Между тем судьба, на которую я практически перестал обращать внимание, не дремала (иногда следует отдать ей должное: как-никак мировая история - в чем- то и ее заслуга).

Седьмого утром раздался телефонный звонок. Едва ли не первый утренний звонок в этом безмятежном году. Кто бы это мог быть?

Этого не могло быть: это была Вера.

- Лев Львович, Левушка, пустышка моя, пригласи меня на свидание. Я не могу без тебя жить.

- А ты уверена, что со мной рядом нет Наташи или Светы? Или какой-нибудь иной «оконной барышни»?

- Уверена.

- Почему?

- Потому что ты любишь меня.

- Откуда такая уверенность?

- Потому что я люблю тебя. Ты незабываем. Мы с тобой не оконного формата. Мы другие.

- А твой муж в курсе событий?

- Я передам ему это через его новую жену, мою бывшую лучшую подругу.

Звучало убедительно. Только вот никогда не думал, что счастье может при­давить камнем, вполне надгробным по весу и по форме.

Хотя счастье, если разобраться, - пустота. Весомая, значимая пустота.

Но этого я не скажу Вере никогда и ни за что.И повесть, разумеется, не подарю.

Даже не знаю, какой финал нравится мне больше: написанный мной, с помо­щью компьютера, главного достижения цивилизации, или выведенный огненны­ми письменами судьбы (аврорами)?

Знаю только, что я должен был принять финал... последний, тот, который озву­чила мне Вера своим незабываемым голосом в трубку телефона - голосом, от ко­торого я, как всегда, чуть не потерял дар речи (только вот кто автор этого финала, я или несчастная судьба? - сказать вам не могу: запутался). Безнадежно любить и писать повести, что ни говори, приятно, потому что безответственно; а вот если тебе отвечают взаимностью, да еще если у нас муж сбежал...

Тут ты (в данном случае - я) должен совершить поступок.

- Лев Львович, а ты можешь написать повесть о нашей любви? - сказала Вера, вставая с нашей постели и небрежно набрасывая на тело розовый халат (точь-в- точь такой, какой я выбросил; пришлось покупать новый; трусики же, по заведен­ной нами традиции, висели на люстре). Мелькнула ложбинка спины, божествен­ной лепки попа. Боюсь, что я никогда не устану любоваться ее прелестями. Боюсь, что ничего более бесподобного невозможно было найти даже в Вавилоне.

Может, все дело в моем чудном склерозе? Я быстро забываю счастливые ми­нуты, и мне надо переживать их снова и снова.

- Почему ты называешь меня по имени-отчеству, как барсика какого-ни­будь? Лев, лев, гав, гав... Блеф. Тебе что, сложно называть меня по имени, по- человечески?