Ника Батхен - Дары Кандары

порой не понимая, зачем ему эта бессмысленная, давно проигранная война.

– Гектор! где твое мужество, коим ты прежде гордился? Град, говорил, защитить без народа, без

ратей союзных можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья? Ты ведь видел их всех, Напайос?

– Да, видел, – согласился собеседник трибуна и протянул смуглую руку к блюду, – Агамемнона

видел, Ахилла с Патроклом, голубков неразлучных, Диомеда бешеного, Одиссея хитрюгу рыжего и Париса-

счастливчика… Помирал тяжко Парис, и никак помереть не мог.

– А Елену Прекрасную? Стоила ли она Трои? – привычно пошутил трибун.

Большой рот Напайоса растянула презрительная ухмылка.

– Ни одна баба не стоит смерти. Красивая – да, как статуя с Акрополя, грудки острые, ноги длинные,

пальчики на ногах всегда умащены и колечками унизаны. Хитоны любила прозрачные, чтобы всякий мог

видеть – на теле ни волоска, всё ощипано. А внутри как ледышка. Глянешь из кустиков на Елену

Прекрасную, дохнёшь аромату благоуханного – и приап сам собой в брюхо прячется. Наша Марония и то

лучше.

Трибун усмехнулся – пышногрудая, круглозадая, безнадёжно немая Марония не отказывала никому

от управителя до последнего свинопаса-раба:

– А ты и её успел?

Улыбка Напайоса стала масленой.

– Я всех успел. Кроме твоих – высокородной супружницы и цветика ненаглядного… да и то потому,

что с тобой, друже, ссориться не хотел. Ты ж не верил, что она всем на вилле дала и не по одному разу? Не

верил, пока сам не увидел, а?

Аврелиан скривился, словно проглотил лимон. Какое счастье, что Туллия уже пятнадцать без малого

лет обретается в Кампании вместе с дочерью, Агриппиной Амброзией. Они обе давным-давно замужем и с

неистощимым рвением награждают своих мужей ветвистыми рогами. А Напайос-то каков? Трибун

обернулся на собеседника и поспешно опустил взгляд. Когда на того находил похотливый стих, Аврелиан

предпочитал не встречаться с другом глазами. Он никогда не любил мальчиков и тем паче не питал страсти

к шерстоногим козлам, но бесстыжий сатирий взор разжигал вожделение даже в дряхлых старухах. Лучше

бы сменить тему…

– Как там в Греции?

– Вроде всё есть. Но у вина привкус крови, и беспечные птахи повадились славить господа пением. Я

бродил по горам… Ты когда-нибудь видел старую нимфу?

– Я их вообще не видел.

– Я тоже. Мы живы, пока живы наши луга, источники и деревья… Точнее я жив. А титановы племена

словно сточились о время – они дряхлеют, и что страшнее теряют разум, глупеют, словно больные дети.

Филюра ещё держит корнями землю, кое-кто из сатиров попрятался по пещерам, а кентавров уже не

осталось и нимфы… – Напайос вздохнул и ожесточённо впился зубами в персик.

Аврелиан молча налил вина в два бокала, поднял свой и сплеснул на плиты. Бесстыжий сатир

сглотнул тридцатилетнее фалернское, словно воду:

– Кислятина. Веришь, друже, они принимали _меня_ за человека, даже ограбить пробовали. Спасибо

варварской моде на шляпы и кожаные штаны. И знаешь…

– Знаю, – Аврелиан замолчал надолго – саксы этой весной поднимались по Темзе, осаждали

Лондиниум, и со дня на день можно было ожидать появления дикой орды на границах латифундии. Прощай,

урожай, прощайте быки, овцы, свиньи и фруктовые сады. Да и саму виллу вряд ли получится удержать. Из

сотни легионеров, которые вместе с ним порешили не возвращаться в Империю, хорошо, если три десятка

способны как прежде мощно сомкнуть щиты. Даже если вооружить рабов, даже если крестьяне-бритты, как

водится придут к стенам просить убежища и защиты… Жаль только книги, балованную домашнюю челядь

да стариков-ветеранов, доживающих век в посёлке на берегу залива. Трибун был уверен что, однажды

варвары сметут с лица хрупкие скорлупки римских владений, но надеялся, что поспеет в Элизиум раньше.

Что ж смерть в бою не худшая из смертей.

Аврелиан позвонил в бронзовый колокольчик – рагу из оленины, которое готовил повар-германец,

могло примирить с жизнью кого угодно. Двое мальчиков внесли блюдо, божественный аромат поплыл в

воздухе. Напайос облизнулся и, не дожидаясь хозяина, ухватил первый кусок. Иногда старый друг

действительно походил на титана и родича небожителей, но куда чаще казался шкодливым зверем, по

ошибке вставшим на две ноги. «Стоит поторопиться, иначе козёл в одиночку сожрёт весь ужин», – трибун,

ополоснул руки в чаше, и тоже потянулся за мясом.