Ника Батхен - Дары Кандары

художник с пустыми руками. Оставался один выход... Бюрхарду было стыдно до слез, но субботним днем

он вышел на площадь с пачкой серых листов и угольной палочкой.

Добропорядочные мещане, одетые в лучшие платья, чинно прогуливались по кругу. Покупали

лимонную воду, орешки, печеные яблоки. Засматривались на бродячих жонглеров, коробейников, уличных

рисовальщиков. Бюрхард, не подымая глаз, встал рядом с другими мазилками. Пьяница Штремке и тощий

Гюрст косились на него, шептались и пересмеивались. И перебивали клиентов – как только почтенный

бюргер или важная горожанка подходили к их пятачку, Гюрст тут же подставлял табуретку под увесистые

зады, а Штремке кропал портрет, приправляя прибауткой работу.

Бюрхард жался в тени, слезы слабости подступали к глазам. Солнце уже миновало ратушу, когда

первый клиент выбрал его. Необычное, крупно слепленное лицо, раздвоенный подбородок, тень шрама у

тонкой губы, маслянистый зрачок, а второй глаз стеклянный, мертвый. Одежда богатая, кружевной

воротник, винный бархат, туфли с пряжками, цепочки, цепи, кандалы… Бюрхард очнулся – невыносимо

ломило затылок, во рту пересохло, а с листа на него смотрел бритый каторжник в оковах, с запекшейся

раной на месте глаза. Клиент мельком глянул через плечо художнику и изменился в лице.

Бюрхард вернулся домой с распухшей физиономией. Клочки портрета разметал ветер, уличные

мазилки смеялись над горе-мастером. От огорчения случилась простуда. Базарным утром сестра вышла на

рынок за яблочным медом, а вернулась с новостью – Ловкого Пруху поймали, говорят, выдала девка в

борделе. До заката король воров будет привязан к столбу на посмешище горожанам, а наутро – в клетке

выслан в столицу, на скорый суд. Бюрхард вздохнул – что ему до поимки очередного разбойника. Оказалось

наоборот. Пополудни явился шлепень из магистрата с конвертом. В письме предлагалось ему, Бюрхарду

Швальбу, исполнить точный портрет злодея Отвальда Бритке по прозванию Ловкий Пруха за

вознаграждение в пятьдесят миттелькрейцеров. Это были уголь и хлеб. И позор.

На закате художника проводили в казенный дом. Предоставили форменную бумагу с печатью,

карандаши и краски. Начальник тюрьмы, свирепо водя усами, потребовал, чтобы портрет был точным и

«никаких там художеств». Бюрхард долго, брезгливо возился с казенной палитрой, ладил хромоногий

мольберт, попросил еще свеч – дали. Привели заключенного. Бюрхард узнал его, но пожалеть не успел –

пришла боль. В этот раз на рисунке была могила. Яма в земле, засыпанная телами в рваных холщовых

мешках. …Начальник тюрьмы орал и тряс брюхом. Стражники посерели. А Ловкий Пруха кинул взгляд на

рисунок и рассмеялся, будто и не ему сулил верную смерть художник. Бюрхарда выставили в тычки, не

заплатили ни крейцера.

Случай разошелся по городу. На семейство стали коситься. Сестре отказали в немудрящих швейных

заказах. В доме запахло голодом. Ко дню перелома года сестра заложила кольцо с рубином – еще

материнское, старое. Денег едва хватило на праздничный ужин. Бюрхард пил теплый пунш, ел сосиски и

плохо думал о будущем, когда в дверь постучали. Дюжие парни втащили в дом два мешка вкусно пахнущей

снеди, перекидали в чулан уголь. Старший (бандит бандитом на вид) сунул оторопелому портретисту

мешочек с монетами и ухмыльнулся:

– Привет от Прухи. Смылся он, как ты ему набалакал, мазилка. В мешке дохляцком с кладбища

вывезли. Спасибо велел сказать…

Бюрхарда долго допрашивали, но доказать ничего не смогли. Слухи клубились по городу.

Поговаривали, художник спознался с дьяволом – то-то его адским пламенем припечатало. Зато в доме стало

сытно, тепло и славно. Через приятеля Бюрхард заказал в столице все необходимое. А пока суд да дело –

угольной палочкой на обороте обоев нарисовал сестру. В этот раз боль была меньше. Бюрхард пробовал

сопротивляться, но рука, казалось, сама выводила ломкие линии. На портрете за юбку сестры держалась

круглолицая девочка. С сестрой случилась истерика. Прорыдавшись, она поведала брату, что согрешила с

аптекарем аккурат семь годков назад. Родила в приюте, тайком. Дитя отдали в деревню, отец раньше платил

кормилице, но обеднел и помогать перестал. Нынче пришло письмо – заберут ли ребенка в город или

отдавать девчонку в приймачки... Заберут, уверенно сказал Бюрхард. Сестра расплакалась снова – от