Ника Батхен - Дары Кандары

На четвертое утро рита сбежала, боясь, что еще глоток счастья, и она попросит стать спутницей в

путешествии, кое надлежит совершить одному. И получит отказ. И умрет.

Еще год рита ждала в тихом монастыре Бергена. Ей поручили расписывать кельи, чтобы

послушницам было светлее искать мир в душе. И на девственных стенах голубым по белому рита рисовала

драконов и птиц и пророков над небесами. Работа дарила ей крылья.

Новая встреча была страшна. Джен исхудал, синева его глаз выцвела, тропки морщин появились на

лбу и у губ. «Я учился быть самым жестоким», – сказал он рите, – «Не спрашивай меня, как». Ночь и день и

еще ночь рита сидела на берегу моря, держа на коленях голову джена. Они молчали. А когда джен ушел,

рита осталась в лесу.

Целое лето и целую осень и целую долгую зиму она плела самую прочную в мире сеть. Из стеблей

сон-травы, из серебряной паутины, из жил оленя и льняных нитей, из собственных бедных волос. А в начале

весны тронулась в долгий путь. К Скале Безумцев у черного озера Эсвольд.

В день весеннего равноденствия человек, захотевший преобразиться в дракона, должен подняться на

эту скалу без крюков и веревок. И прыгнуть вниз с высоты пятисот шагов. Если дракон – полетит, если нет –

разобьется о воду. Поднимались, говорят, многие.

Рита видела, как джен начал восхождение. И, едва он скрылся за поворотом тропы, стала раскидывать

сети. Если не выйдет лететь – прочные нити прервут падение и джен останется цел. Неважно, что все годы

до встречи со смертью, он будет проклинать риту и ее дар – лишь бы жил. К закату сети опутали берега так,

что и камешек не проскользнет мимо…

Рита не разглядела, когда джен прыгнул, услышала только ликующий крик. И – от самой воды взмыл

в небо медноцветный дракон – могучий, прекрасный, гордый! Он самый-самый, он настоящий, он смог!

Рита плакала.

Облака раскрывались как занавес, под ударами звонких крыльев. Джен-дракон парил, расплетая

потоки воздуха, падал к самой глади черной воды и вновь поднимался ввысь. Неборожденным недоступно

такое счастье – как здоровому не понять калеки, впервые встающего с ложа. …Еще один кувырок через

облако, еще один выдох искр, еще один пируэт… Крылатый на мгновение замер в воздухе, оглянулся на

звезды, ища направление, и устремился на запад, уверенно и упорно, как стрела выбирает свою мишень. На

запад, в сторону побережья, к звонкозвучной сосновой роще у белых стен города Су. К завтрашнему утру

праздника Яблонь.

Рита долго смотрела, как теряется в синих тучах стремительный силуэт. Ночь будет грозной – первый

гром после зимней спячки. Но разве какая-то буря способна остановить первый в жизни полет?

Рита ждала, пока джен скроется за горизонтом. Потом неторопливо, на ощупь, смотала сети.

Погладила на прощанье тугие, намертво крученые канаты. Впервые за годы распахнула серебристо-

стальные крылья. С места прыжком подняла в полет тело. Дохнула на груду сетей – она занялись мгновенно.

Тайна останется тайной. Пора спешить. К завтрашнему утру…

Художник, или Сказка о найденном времени

Максиму Качёлкину, с благодарностью

… А началось все банально до невозможного – по улице шел человек. По обычной, узенькой и сырой

улочке Замоскворечья – из тех улочек, обрамленных двухэтажными купеческими усадьбами, что прячут в

себе совершенно другой, неспешный и милый город, – шел обычный, невысокий, слегка сутулый пожилой

человек. Лет пятидесяти с небольшим наверное, в не слишком свежем джинсовом костюме, с маленькой

полуседой бородкой, в тяжелых очках, с плетеной авоськой из которой выглядывало горлышко

ностальгической бутылки кефира, осененное зеленой фольгой. Человек шел, не торопясь, как ходят люди

после работы, огибал лужи, щурился близоруко на толстые фонари (я как раз хотела сказать, что был вечер)

… Вот он поскользнулся на мокрой глине, поднял голову, чтобы полюбоваться роскошным тополем –

влажные, свежие листья в электрическом свете дают удивительно сочный зеленый тон, вот двинулся

дальше… Обычный человек, как вам кажется… Но!

Не последнее место в его жизни сыграло имя – ну подумайте сами, какая судьба ждет в России

человека, записанного в свидетельстве о рождении, как Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца

звали Яков Гедальевич, а маму – Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только