Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

– Сегодня пятница, друже, – усевшись за столик, пояснил он. – Все здесь. Может, и боярин мой будет. Если в отпуск не уехал – должен бы… Если придет, не забыть бы предупредить о Волчьем. Ну, что задумался, друг? Давай‑ка наливай, выпьем! Во‑он за тем столиком какие девчонки сидят, а? Познакомимся? Ой… Извини, брат, минутку…

Завидев вновь вошедших – небольшую компанию из представительного мужчины с брюшком и двух женщин, Емельян бросился к ним непостижимой рысью. Раскланялся, поцеловал ручки дамам, потом кивнул на свой столик, по‑видимому представляя Алексея.

Протокуратор тоже кивнул в ответ на вежливые улыбки дам и мужчины. Подскочивший к ним метрдотель прямо‑таки лучился любезностью…

– Ну, вот они, – усевшись, Емельян потянулся к коньяку. – Боярин мой… и Графиня.

– Графиня? – Алексей с интересом посмотрел на женщин, уже усаживающихся за один из соседних столиков с табличкой «заказ». Одна из них – яркая брюнетка лет двадцати, одетая с некоторой свойственной молодости безвкусностью в яркое кричащее платье со слишком уж большим вырезом, явно не подходила на роль Графини по возрасту; но вот вторая… Теперь протокуратор разглядывал ее с куда большим интересом. Блондинка с уложенными в замысловатую прическу волосами, на вид – стройная, ухоженная, с высокой, видневшейся в глубоком вырезе темно‑голубого муарового платья грудью. Черты лица довольно приятные, красивые даже. И этакий легкий флер некой задумчивости, даже какого‑то легкого недовольства. А этот жест, с которым она закурила длинную сигарету… Поистине царственный! Шикарные лаковые туфли, тоже темно‑голубые, в тон платью, нефритовый – с серебром – гарнитур – сережки и небольшое колье… Жесты, мимика, легкий смех – повадки уверенной, знающей себе цену женщины. И это – бабка Федотиха?!!! Колдунья?! Ну ничего ж себе!

– Что, на Графиню засмотрелся? – перехватив взгляд приятеля, негромко произнес Емельян. – Это да – баба красивая, причем – далеко не дура. Очень даже не дура. Причем сегодня – одна, без альфонса своего… Наверное, поссорились, или – надоел, да выгнала. Она это быстро…

– Альфонса? – не отрывая взгляда от Аграфены, машинально переспросил Алексей.

– Ну это Вла… боярин мой так их называет – альфонсы. Ну, любовников Графини. Их у нее много. А сейчас, вишь, одна… О! Кажись, боярин к нам идет! Ну точно.

И в самом деле, вальяжный мужчина, что‑то сказав дамам, промокнул губы салфеткой и, поднявшись из‑за столика, явно направился к Емельяну.

– Не помешаю? – Дорогой английский костюм светло‑серой шерсти сидел на «боярине» словно влитой.

– Ну что вы! – Емельян широко улыбнулся. – Коньячку?

– Чуть‑чуть.

– Это мой друг Алексей.

– Очень приятно. Владимир Петрович. Ну, тогда за знакомство, Алексей…

Выпили. Новый знакомый быстро обернулся, а потом вновь с улыбкой посмотрел на протокуратора.

– Я вижу, вы присматриваетесь к моим барышням? Так пригласите потанцевать! Тем более что более юную даму, похоже, уже увели…

Они явно хотели поговорить, эти двое – Емельян и его покровитель, – и Алексей не стал им мешать, в конце‑то концов, что ему было до чужих дел? Причесав волосы, он подошел к одиноко сидящей Графине, поклонился:

– Разрешите вас пригласить.

– А ведь объявили, что это белый танец – дамы приглашают кавалеров!

Графиня, подняв глаза – темно‑голубые, глубокие, как раз в тон туфлям и платью, неожиданно улыбнулась:

– Видимо, придется мне вас самой пригласить, что с вами делать… Идемте!

И они… нет, не закружились в вальсе, Алексей никогда не занимался танцами и вальс танцевать не умел… Просто принялись переминаться с ноги на ногу под песню про то, что где‑то там клен шумит, причем нисколько по этому поводу не комплексовали – так здесь танцевали все. И не только здесь, но и, можно сказать, везде – и не в 1980 году, но и раньше, и много, много позже. Ведь почему молодежь – не только деревенская, но и городская тоже – приходит на вечера танцев уже изрядно поддатой и любит танцевать в полумраке? В первую голову потому, что никто, за редким исключением, танцевать просто не умеет и вихляется кто во что горазд – а трезвым или на всеобщем обозрении, на свету – стыдно.

А здесь никому стыдно не было – люди кругом уже были давно состоявшиеся, что‑то собой представлявшие, важные…

– Какой вы сильный, – прижимаясь, прошептала Графиня. – Я даже чувствую… Знаете, что! – подняв глаза, она посмотрела на партнера так, что того чуть было не бросило в краску, настолько томным и зовущим оказался этот взгляд. И – при всем при том – неожиданно беззащитным, детским…