Алёна Половнева - Хюльдра

Лаврович перестал дышать. Он был согласен с гарпией. Именно такой эффект производила ее сестра.

- Сначала мне казалось, что она расплескивает свои чары на кого попало, - продолжала Заваркина, перейдя на таинственный шепот, - я ругала ее за сомнительные знакомства, потому что мне казалось, что она специально выбирает всех этих несчастненьких замороченных задротов или конченых психов. Стремится спасать их, понимаешь?

Но еще чуть позже, хорошенько присмотрвшись, я поняла, что она не виновата. Она просто появляется, и те, кто послабее характером, как говорится, в штабеля укладываются. Разок поговорив с ней по душам, я увидела, что проблема еще шире…

Заваркина щелкнула зажигалкой. За спиной Лавровича распахнулись и почти тут же закрылись двери лифта.

- Я обнаружила, что это она сводит их с ума, - прошептала Заваркина, - она знакомится с абсолютно обычными нормальными парнями, общается с ними вежливо и по-доброму. Она вообще очень добрая девушка… Но от этого интереса к их персонам, абсолютно искреннего и бескорыстного, кстати, у мужичков в голове что-то перемыкает и они каким-то неведомым образом умудряются растерять крохи самообладания и разума и превращаются в слюноточащих и покорных зомби. Самое страшное – они осознают, во что они превратились. И, наконец, катастрофа в том, что им кажется, что это она специально, что это она во всем виновата и что единственный способ избавиться от этого помешательства – это сделать Алисе плохо или больно.

- К чему ты это все? – спросила удивленно заваркинская подружка.

- Да так, ни к чему, - сокрушенно призналась Анфиса, - просто мой долг – приглядывать за ней. Я отцу обещала. Раньше этим Васька занимался. Ну, как занимался... Он недовольно хмурил бровь, и эти упыри, перепугавшись, бежали прочь.

Анфиса коротко хохотнула, словно мысль о убегающих упырях доставила ей невыразимое удовольствие. Но Лаврович знал, что кроется за этим смешком: Алиса говорила, что ее сестра очень тяжело переживала смерть Василия Заваркина и что они стараются о нем не говорить.

Лаврович развернулся и тихонько, стараясь не задеть ничего, что могло бы зашуметь и выдать его присутствие, двинулся к лестнице. Он уже преодолел пару пролетов и не мог видеть, как Анфиса Заваркина высунула стриженую голову из кабинета. И, конечно же, Лаврович ни за что не сумел бы рассмотреть, какое отвращение было написано на ее лице.

Он пробежал двенадцать этажей, и лишь оказавшись на улице, глубоко вздохнул. Он слышал, как колотится его сердце, но списал это на быстрый бег. Но даже когда он упал на сидение своего интеллигентно-серебристого автомобиля, сердцебиение и не думало униматься. Вдобавок, к нему присоединилось тревожное чувство. Прислушавшись к себе, Лаврович понял, что боится. Боится того, что Анфиса Заваркина, объясняя своей коллеге, механизмы Алисиного взаимодействия с сильным полом, имела в виду его.

Он помотал аккуратно подстриженной головой, отгоняя мерзкую мыслишку. В конце концов, кто он, а кто все остальные? Гарпия – не дура. Пройдет время, и она оценит его. И поймет, как повезло ее сестре. А пока пусть думает, что хочет…

Улыбнувшись своему отражению в зеркале заднего вида и пристегнув ремень, Лаврович ткнул пальцем в магнитолу. Здесь, окруженный привычными запахами и красивыми вещами, он чувствовал себя в безопасности.

Ему надо было вернуться домой: к семи должна подъехать Нина, которой вдруг захотелось рассказать ему что-то важное по страшному-страшному секрету.

Но Лаврович догадывался, о чем пойдет речь.

Несколько раз Нина подкатывала к нему с предложением профинансировать ее очередной театральный проект. Лаврович понимал, что уже достиг того уровня материального благополучия, при котором хорошим тоном считалось участвовать в благотворительности, однако, в этом вопросе он был очень избирателен. Забота о детях-сиротах из детского дома, единственного в городе Б – достойный повод расстаться с частью накопленного. Помощь образованию – тоже да. Больнице Святого Иосаафа – пожалуйста, будьте здоровы. Но даже бездомные животные и те сумасшедшие, что их вечно спасают, казались Лавровичу более достойными благотворительного финансирования, нежели «Гнилая сцена» - театр Нины Смоленской.

Лаврович не любил театр, а современные веяния в нем и вовсе презирал. Весь этот символизм, чрезмерная надрывность, навязываемая придурковатая эстетика, по мнению Лавровича, были направлены лишь на то, чтобы скрыть от зрителя чушь, которой является и пьеса, и актерская игра, и даже декорации. Нинины студенты, актеры театра, казались ему бездарными неумехами, а сама Нина – эксплуататором. Лавровичу казалось, что она прекрасно понимает, что новая драма – дерьмо, но симулирует свою к ней любовь, почему-то воображая, что это достойный путь к славе.