Андрей Лазарчук - Иное небо (Чужое небо)

Второй "болт" из пенала я решил пока не тратить, используя его пока только для поиска цели. Он вывел меня на третью в этом месте "трубу" перед зданием аэровокзала. Я сделал "горку" и в падении изрешетил ее. Наверное, влепил ей в бак: она взорвалась и заполыхала, как бензовоз.

А вот мои баки были пусты более чем наполовину, облетать же еще было что. Ну, заправиться, конечно, можно будет на любой автостоянке, турбина жрет все... Я поводил еще – на прощание – "болтом" по сторонам, но ничего не обнаружил. Стал набирать высоту курсом на Останкино – и вдруг увидел мелькнувший внизу, между домами Тверской, хищный силуэт. Это был "шварцрабе", очень опасный противник. Я тут же стал уходить на форсаже вправо-вверх, он завис, крутнулся на месте, задрал нос и врезал по мне изо всех стволов. Мне буквально опалило пятки. С полминуты я крутился над ним, держась в мертвой зоне, а он все пытался достать меня огнем. Мне никак не хотелось тратить "болт", тем более что слишком уж мала дистанция, зацепит осколками – и ага... но ничего другого не оставалось делать – тем более что он решил не соревноваться со мной в пилотаже, а просто начал тупо загонять меня в высоту. С четырех тысяч у него будет уже преимущество в скороподъемности... Отключив головки самонаведения, я выстрелил "болтом" навскидку – как по тарелочке. Взрывом ему оторвало лопасть ротора, он затрясся и стал разваливаться. Хвост с продолжающим крутиться винтом отделился и закружился вокруг. Потом брызнули в стороны оставшиеся лопасти ротора. От фюзеляжа отделились два комочка, тут же превратившиеся в прямоугольные купола парашютов. Моя высота была две тысячи семьсот, и керосина оставалось только для пристойной посадки...

Зарядив батарею, я опустился на территории топливного склада. Никого... Поработали "трубы"... Я снял с себя "горб", шлем, отсоединил релихт и, взяв его под мышку, пошел искать, где тут можно заправиться. После черно-белой графики ноктоскопа все вокруг даже в резком прожекторном свете казалось бледным и размытым. Проволочная изгородь в одном месте была прорвана, будто сквозь нее прошел танк, а рядом с этим местом лицом вниз лежал солдатик в серой форме Российского территориального корпуса. Я перевернул его на спину, потрогал запястье. Пульс был.

– Эй, парень, – я похлопал его по щекам. – Очнись.

Повторять не понадобилось – он мгновенно открыл глаза.

– Ты кто? – голос у него был, как у воробья. – Тебе чего надо?

– Керосинчиком разжиться.

– Керо... синчиком?

– Ну да.

– Подожди... Что это было?

– "Иерихонские трубы". Слышал про такое?

– Слышал... Подожди. А ты кто?

– Поручик Валинецкий, егерские войска.

– Егер... так мы что, в Сибири?

– Еще нет. Но думаю, скоро будем.

Он сел и огляделся по сторонам.

– Тут везде керосин, – сказал он. – Но я не знаю, как его качать. И еще вон в той бочке. Там тоже керосин.

Он замолчал и снова лег.

Я подошел к бочке. Открутил пробку, понюхал. Керосин. Крана нет, но есть шланг. Справимся. Подтащил "горб", залил баки. Солдатик, приподнявшись на локте, смотрел на меня. Я забросил "горб" за спину, пристегнул. Подсоединил релихт к кабелю. Солдатик с трудом встал и, пошатываясь, подошел.

– Так, говоришь, "труба"? И какие же суки?..

– Сейчас полечу, добью их. Ты отойди в сторонку.

– Голова кружится, а то бы я с тобой...

Я надел шлем и перестал его слышать. Было без трех минут два. Десант где-то рядом...

Я сделал широкую петлю над Москвой, стараясь не пропустить больших площадей и прочих открытых мест, и сжег еще три "трубы": у Савеловского вокзала, в парке Сокольники и последнюю, уже на обратном пути к Пушкинской набережной – в районе зоопарка. Суки, подумал я, хоть бы слонов пожалели... Выходя из атаки и набирая высоту, я краем глаза увидел волнообразно скользнувшую над крышами угловатую тень. Это был "Ла-317", разведчик-невидимка, предвестник вторжения. В стороне аэропорта и где-то справа, далеко, вспухли оранжевые пузыри разрывов: "лавочкины" расстреливали радары. Значит, транспортники уже на подходе. Я поднялся выше и увидел их.

Наверное, если бы не наушники и не дикий вой моей турбины, их можно было бы и услышать. Даже один "Добрыня" возвещает о своем появлении чуть ли не за полчаса. На Москву их шло не меньше сотни. Весь восток – полнеба – светился красными и зелеными огнями, мигал лиловыми вспышками маяков. Непонятно, как воздух мог удерживать столько металла...

Зарядив на всякий случай релихт, я спустился на плоскую крышу "Гамбурга", шестидесятиэтажной гостиницы, самого высокого здания в этой части Москвы. Почему-то хотелось увидеть все своими глазами. Ноги гудели и подгибались, как после сотни приседаний со штангой. Я снял "горб" и, встав на колени, навалился грудью на низкий парапет. Подо мной искрилась Пресня, левее горбатились ангары "Московского Юнкерса", а дальше лежало темное пространство аэропорта. Правее и еще дальше, пожалуй, что в районе Аграрного Университета, разгорался очень большой пожар. Были данные, что партийное руководство где-то там и собиралось. Ну, что же...