Unknown - РОТА СТРЕЛКА ШАРПА

- Почему его так разозлила старая фреска?

- Может, у пузана, наконец, прорезался хороший вкус? А, может, он решил, что фреску рисовала дворняга торчащей из-под хвоста кисточкой, и кардиналу показалось, что от стены несёт собачьим дерьмом?

Томас рассматривал роспись. Смысл изображённой сцены был непонятен как Бессьеру, так и зеленоглазому. И тем не менее кардинал страстно желал убрать фреску от чужих глаз навек. Почему? Святой Пётр, снег, два монаха.

- Ты и вправду не знаешь, что намалёвано? – поинтересовался Томас у итальянца.

- Легенда какая-нибудь.

- Какая?

- У апостола Петра ведь был меч? Может, он при каких-то хитрых обстоятельствах передал его церкви, то бишь этому монаху. А зря. Лучше бы сначала маляру, который всё это наляпал, руки его кривые отрубил!

- Обычно же Петра с мечом рисуют в Гефсиманском саду? – недоумевал Томас.

На стенах бесчисленных церквей красовалась одна и та же сцена: апостол Пётр отсекает ухо рабу первосвященника при взятии под стражу Христа. Снег при этом, насколько помнил Томас, не рисовался.

- Неуч – маляр малевал наобум. – неуверенно предположил Джакомо.

«Наобум» в церковной живописи ничего не рисовалось. Значение имела любая мелочь. Если изображённый держал пилу – это был апостол Симон, распиленный заживо. Гроздь винограда означала евхаристию, царя Давида узнавали по арфе, апостола Иуду-Фаддея – по дубинке, святого Георгия – по дракону, святого Дионисия – по его собственной отсечённой главе в руках. Всё имело смысл, только смысла старой фрески Томас не улавливал.

- Разве вы, живописцы, не должны разбираться в символах? – спросил он у Джакомо.

- Каких именно символах?

- Меч, ключи, снег, человек в окне.

- Меч – это меч святого Петра, ключи – ключи от небесных врат. Тебе, нормандец, еду тоже кто-то разжёвывает, сам не тянешь?

- А снег что значит?

Джакомо нахмурился, затрудняясь с ответом.

- Неуч-маляр не смог прилично траву нарисовать! – вышел из положения итальянец, - Снег-то легче изобразить – знай мажь известью! И всё, и никакого значения. А завтра уже и голову ломать не придётся – замажем, и делу конец.

Итальянец был неправ, неизвестный художник тщательно выписал свободный от снега участок под ногами монаха. В траве виднелись даже синие и жёлтые цветочки. Снег что-то означал, и второй монах в окне тоже.

- Уголь есть? – спросил Томас.

- Да сколько угодно. – Джакомо указал на стол.

Томас выглянул в приёмную. Убедившись, что ни Бессьера, ни зеленоглазого там нет, взял кусок угля и вернулся к фреске.

- Что это ты делаешь, нормандец?

- Послание для кардинала.

Большими буквами он нацарапал поверх извёстки: «Calix Meus Inebrians»

- Чаша моя преисполнена? – перевёл итальянец.

- Из Псалмов Давида.

- И что это значит?

- Кардинал поймёт.

Джакомо покачал головой:

- В опасные игры играешь, друг-нормандец.

- Спасибо, что позволил облегчить мочевой пузырь. – поблагодарил Томас на прощанье.

Да, он затеял опасную игру, однако овчинка стоила выделки. Раз не удалось отыскать неведомого отца Калада в Авиньоне, пусть теперь отец Калад сам ищет Томаса. Почему-то Хуктон не мог отделаться от ощущения, что у отца Калада окажутся зелёные глаза отца Маршана. Зеленоглазый первым заинтересовался старой фреской, центром композиции которой являлись не монахи, не апостол, а меч. И у меча, похоже, имелось имя. «Ла Малис».

В тот же день, задолго до ноны, Томас и его спутники покинули Авиньон.

Теплело. По всей Франции точили оружие, тренировали лошадей и ждали вызова на королевскую службу. Англичане слали подкрепления в Бретань и Гасконь. Всех занимал один вопрос: когда король Иоанн соберёт войско, чтобы сокрушить захватчиков? А король Иоанн с небольшой армией осадил наваррскую крепость Бретейль и намеревался взять её штурмом с помощью «гелиополиса».

Гелиополис или бефруа, был осадной башней выше церковного шпиля, деревянной бандурой в три этажа на железных осях и четырёх колёсах из крепкого вяза. Перед и бока её были обшиты дубовыми досками, которые не пробивались арбалетными болтами. К доскам зябким утром мастеровые прибивали сырые шкуры. Работа шла на виду у защитников замка, всего в четырёх сотнях шагов от стен, и обороняющиеся, нет-нет, да постреливали, видимо, надеясь, что случится чудо, и болт долетит до неуклюжей конструкции, убив кого-то из плотников. На вершине башни реяли четыре стяга. Два – с лилиями французского короля, два – с топорами небесного покровителя Франции, мученика Дионисия. Холодный порывистый ветер с запада играл флагами.