Москвин - Плоский мир

Кажется, я вспоминал о своем деде? Любимое выражение, которое он употреблял по отношению ко мне, - «чубук от трубки». Это повелось еще лет с шести, с того момента, как я однажды, поторапливаясь в детский сад, решил надеть штаны побыстрее, запрыгнув разом в обе штанины, - и не только не попал, но еще и порвал их. С тех пор он называл меня так довольно часто, а я никак не мог понять, что это был за чубук и трубка, только потом бабка рассказывала, как много курил дед лет до двадцати пяти: «Пятьдесят с лишним лет уже прошло, а все же я и теперь удивляюсь, как от него не разит дымом, как он с него выветрился!» - но когда я садился к нему на колени и прижимался теменем к подбородку, мне все же казалось, что я чую этот дым, и тогда для того, чтобы он окончательно выветрился, я предлагал деду пойти на улицу и поиграть в хоккей.

-Хорошо, но только на пятнадцать минут, не больше, - произносил он каким-то воспитательным тоном, и я, как ребенок всегда и во всем непослушный, так досадовал на всякое ограничение, что начинал краснеть, гневно ежиться, убеждать, хитрить, спорить, - словом, перетягивать канат на свою сторону так ловко и упорно, будто хотел, выиграв, найти на другом его конце перчатки соперника. Моя неуступчивость была столь неукротимой, что приводила иногда к довольно нелепым эпизодам: один раз, когда мы пошли играть, пластмассовая шайба так износилась, что треснула по шву, а потом после пары-тройки ударов и вовсе «раскрылась» и напоминала пустую жестянку из-под шпротов, - но мы все равно по моему настоянию продолжали играть, ибо я знал, что если попросить деда сходить домой и поменять ее на новую, (а новая, между прочим, была из каучука, как настоящая), то он ни за что не захотел бы возвращаться, ведь все сроки прошли, да и телевизор, как назло, затеял бы показывать очередную программу новостей.

-Ладно, давай одевайся, а там посмотрим, - дед легонько подтолкнул меня в спину, чтобы я слез с его коленей.

-Там посмотрим? – оживился я.

-Да-да… там посмотрим. Чего бы это мне тебе не угодить…

Он, возможно, хотел прибавить, что, наверное, скоро умрет, - так, во всяком случае, ему кажется, - поэтому и боится не успеть угодить, но, конечно, не стал этого говорить, не хотел пугать своей странной причудой, а бабке и матери он часто так говорил, я сам слышал, но они, к моему удивлению, в ответ только посмеивались. Я хотел спросить у него, в чем тут дело, но никак не решался, потом только узнал, что и в ранней юности он все время повторял то же самое.

Ну а гораздо позже, когда я был подростком, а он заболел параличом и все также повторял, что со дня на день должен умереть, мать реагировала уже совершенно иначе: плакала, кричала и прижимала к кровати его левую руку, которая против дедовой воли непрестанно двигалась – как будто кто-то сверху, (может, это был Господь Бог?), привязал к ней невидимую леску и теперь весело манипулировал.

Так дед пролежал два года и умер через неделю после того, как мне исполнилось восемнадцать лет. Бабушка никак не хотела в это верить и, когда позвали врачей, все причитала медсестре:

-Посмотри, посмотри, милочка. Может, жив еще.

-Ну вы что, сами не видите? – отвечала та, - у него уже трупные пятна пошли.

Мать тоже в этот момент была в комнате и, услышав это, разрыдалась.

Я помню, как наклонился к мертвому телу. Он лежал на боку; я смотрел на его желтый высохший профиль, с полуприкрытым глазом, единственным из двух, который мне сейчас был виден, - (из-под века выглядывал нижний полумесяц зрачка, а остальная его часть, как у всех мертвецов, была устремлена куда-то в верхнюю часть лба), - на двухдневную щетину, коей теперь никогда не было суждено отрасти, и думал: почему это так, почему не суждено? Неужели действительно остановка сердца как-то связана с тем, что ни один волосок на теле не отрастет хотя бы на долю миллиметра? И что такое трупные пятна? Если кто-то подкрашивает его кожу изнутри, значит этот кто-то живой, а, стало быть, и дед еще не умер до конца?

Да, я так думал, снова сделавшись маленьким ребенком.

Бабушка легла на кровать и закрыла его тело собою, всего закрыла, как будто боялась, что на потолке покоится зеркало, в которое он может увидеть себя. Вот такого.

И тут вдруг я услышал собственный голос:

-Прошу вас, не волнуйтесь за него. Я уверен, что он ушел только на пятнадцать минут.

Прошло месяцев одиннадцать, чуть больше; однажды вечером, когда я работал в студии, зашла мать и сказала, что через пару недель к нам наведаются родственники.