Любовь Белозерская - О, мед воспоминаний

удивленье всем — в распоряжение старшего инженера прислали жену рабочего Капрова.

Это вместо копровой-то бабы!

И еще в памяти встает подхваченный где-то в газетном мире, а вернее

придуманный самим М. А. образ Ферапонта Бубенчикова - эдакого хвастливого

развязного парня, которому все нипочем и о котором с лукавой усмешкой говорил М. А. в

третьем лице: „Знайте Ферапонта Бубенчикова" или „Нам ни к чему, — сказал Ферапонт",

„Не таков Ферапонт Бубенчиков"...

Спустя много лет я случайно натолкнулась на № 15 юмористической библиотеки

„Смехач" (1926 г.), где напечатаны „Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича

Капорцева". Значит, стойко держался Ферапонт в голове Булгакова-журналиста. Да это и

немудрено: увлекался он в 20-е годы небольшой примечательной книжкой —

„Венедиктов, или достопамятные события жизни моей. Романтичес-

17

кая повесть, написанная ботаником X, иллюстрированная фитопатологом Y.

Москва, V год республики." (РВЦ Москва) № 818. Напеч. 1000 экз. 1-ая Образцовая

типография МСНХ, Пятницкая, 71.

В повести упоминается книголюб Ферапонтов, и это имя полюбилось, как видим,

Булгакову.

Об этой повести я буду говорить позже.

Целая плеяда писателей вышла из стен „Гудка" (уж такая ему удача!) . Там

работали Михаил Булгаков, Юрий Олеша — тогда еще только фельетонист на злобу дня

„Зубило", Валентин Катаев и позже брат его Евгений Петров... Трогательно вспоминает

это время Олеша: „Одно из самых дорогих для меня воспоминаний моей жизни — это моя

работа в „Гудке". Тут соединилось все: и моя молодость, и молодость моей советской

Родины, и молодость нашей прессы, нашей журналистики..."

Значительно позже на каком-то празднестве „Гудка" Юрий Олеша прочел

эпиграмму, посвященную Михаилу Булгакову:

Тогда, со всеми одинаков,

Пером заржавленным звеня,

Был обработчиком Булгаков,

Что стал сегодня злобой дня...

Писал Михаил Афанасьевич быстро, как-то залпом. Вот что он сам рассказывает

по этому поводу: „...сочинение фельетона строк в семьдесят пять — сто отнимало у меня,

включая сюда и курение, и посвистывание, от восемнадцати до двадцати минут.

Переписка его на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, — восемь минут.

Словом, в полчаса все заканчивалось". („Советские писатели", т. З, стр. 94).

Недавно я перечитала более ста фельетонов Булгакова, напечатанных в „Гудке".

Подписывался он по-разному: иногда полным именем и фамилией, иногда просто одной

буквой или именем Михаил, иной раз инициалами или: Эм, Эмма Б., Эм. Бе., М. Олл-Райт

8

и пр. Несмотря на разные псевдонимы, узнать его „почерк" все же можно. Как бы сам

Булгаков ни подсмеивался над своей работой фельетониста, она в его творчестве

сыграла известную роль, сослужив службу трамплина для перехода к серьезной

писатель-

18

ской деятельности. Сюжетная хватка, легкость диалога, выдумка, юмор — все тут.

На предыдущей странице я сказала, что мы любили прозвища. Как-то М. А.

вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи

было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что

это прозвище — с его же легкой руки — очень быстро привилось. Уже никто из друзей не

называл его иначе, а самый близкий его друг Коля Лямин говорил ласково „Макин". Сам

М. А. часто подписывался Мак или Мака. Я тоже иногда буду называть его так.

Мы живем на втором этаже. Весь верх разделен на три отсека: два по фасаду,

один в стороне. Посередине коридор, в углу коридора — плита. На ней готовят, она же

обогревает нашу комнату. В одной комнатушке живет Анна Александровна, пожилая,

когда-то красивая женщина. В браке титулованная, девичья фамилия ее старинная,

воспетая Пушкиным. Она вдова. Это совершенно выбитое из колеи, беспомощное

существо, к тому же страдающее астмой. Она живет с дочкой: двоих мальчиков

разобрали добрые люди. В другой клетушке обитает простая женщина, Марья Власьевна.

Она торгует кофе и пирожками на Сухаревке. Обе женщины люто ненавидят друг друга.

Мы — буфер между двумя враждующими государствами. Утром, пока Марья Власьевна

водружает на шею сложное металлическое сооружение (чтобы не остывали кофе и

пирожки), из отсека А. А. слышится не без трагической интонации:

— У меня опять пропала серебряная ложка!

— А ты клади на место, вот ничего пропадать и не будет,— уже на ходу басом