Маурицио Вироли - Свобода слуг

То, что свобода граждан и свобода подданных внушают несовместимые друг с другом образы жизни и мысли, хорошо видно на примере отношений между свободой и доблестью (virtu). Сегодня принято считать, что свобода есть благо, которым мы обладаем и наслаждаемся в свое удовольствие. Мы не должны жить именно так и не иначе или что-то делать для того, чтобы быть свободными. Свобода гражданина, в свою очередь, не благо, которым мы обладаем и наслаждаемся, каким бы ни был наш образ жизни, но награда, которую мы получаем, если поступаем хорошо или если исполняем наши гражданские обязанности. Причину, по которой свобода не благо, которым обладают и пользуются, а награда за исполнение обязанностей, понять легко, нужно лишь взглянуть на реальность фактов. В любом народе и в любое время (в одном месте в большей степени, в другом – в меньшей) есть люди, которые любят властвовать, подниматься все выше, быть всегда в центре. Чтобы достичь своей цели, они разными способами сосредоточивают в своих руках различные виды власти. Если мы хотим помешать тому, чтобы город попал под власть одного человека, необходимо, чтобы граждане, по крайней мере самые мудрые из них, заметили эту опасность прежде, чем станет слишком поздно, и смогли найти наилучший способ защитить общественное благо. Они, кроме того, должны продемонстрировать доблесть (если воспользоваться древним, но всегда уместным словом), в особенности отвагу. Если из-за глупости или из-за трусости они не смогут воспротивиться власть имущим, которые стремятся к господству, они потеряют свободу. Для подданного или слуги быть свободным означает всего лишь обладать свободой и пользоваться ею без помех и препятствий; для граждан – это награда за поступки в соответствии с принципами доблести.

Если быть свободными гражданами означает не быть подчиненными огромной власти и выполнять гражданский долг, очевидно, что итальянцев нельзя назвать свободными; или все-таки можно, но если понимать свободу как свободу подданных или слуг. В Италии действительно утвердилась власть, которая не является ни неограниченной, ни авторитарной, ни деспотической, ни незаконной, но является огромной и поэтому самим фактом своего существования разрушает свободу граждан. Власть Сильвио Берлускони не является неограниченной, поскольку это не та власть, которая позволила бы ему навязывать его волю, как ему вздумается; она не авторитарная, потому что установилась и держится не за счет использования полицейского насилия или частных военных сил; она легитимная, потому что основана на консенсусе большинства итальянцев, выраженном в соответствии с правилами демократии. И тем не менее это и есть огромная власть, потому что она существенно превосходит границы власти, которой когда-либо был наделен один человек при либеральном или демократическом режиме. Сильвио Берлускони располагает личным богатством, которое не снилось никакому демократическому политическому деятелю; он контролирует политическую партию, которую сам создал и которая состоит из людей, преданных не идеалу, а лично ему; он управляет системой массовой коммуникации, которой никогда не было в распоряжении ни у кого из глав государств.

Конечно, понятно без лишних слов, что частное состояние – это не частный факт, а самая настоящая политическая власть. Деньги позволяют раздавать милости или привилегии не в силу каких-то оснований или за какие-то заслуги, а потому, что олигарх считает, что облагодетельствованный человек отблагодарит его своей «дружбой», верностью или даже преданным служением. Тот, кто получает милости и обязан ими власть имущему, а не своим собственным заслугам, немедленно теряет образ мысли свободного человека (при допущении, что он у него был) и становится сторонником власть имущего либо в надежде на новые милости, либо чтобы не лишиться уже имеющихся. Огромное богатство может, таким образом, трансформироваться в широкую сеть электорального консенсуса [23]. Контролировать партию, состоящую из преданных людей, значит уметь завоевывать голоса, а с голосами – доступ к политической власти. Управлять медийной империей значит иметь возможность убеждать миллионы граждан [24]. Повторюсь: неважно, что за человек наделен подобной властью; более того, совершенно неважно, во благо или во зло он ее использует. Сам факт существования власти таких размеров и с такими особенностями превращает граждан в слуг.

Когда в стране устанавливается огромная или неограниченная власть, рождается придворная система. Двор возникает, когда один человек в силу своей огромной власти постоянно занимает более высокое и более центральное положение по отношению к более или менее значительному числу индивидов, чья возможность иметь, сохранять и накапливать богатства, статус и всеобщее восхищение зависит от него. Эта система зависит от реальной власти господина (так я называю того, кто стабильно занимает верховное и центральное положение) раздавать придворным материальные и символические блага и не менее реальной власти угрожать им лишением подобных благ. В придворной системе даже король в определенной мере зависит от придворных и всех тех, кого он может одарять или кому может угрожать. Но высшая власть господина и его центральное положение не вызывают сомнений. Норберт Элиас писал: «Все они [придворные] более или менее зависели лично от короля. Поэтому малейший личный оттенок в обхождении короля с ними имел для них значение, он был зримым показателем их положения по отношению к королю и их позиции в придворном обществе. Но эта ситуация зависимости в то же время, через множество посредствующих моментов, влияла на обхождение придворных людей друг с другом» [25].