Коллектив авторов: Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

Мы снова пили, до позднего, кажется, вечера,
обнимались и истину искали в вине.
Мы точно знали, что дружба – это все-таки вечное,
во всяком случае, пока мы не на войне.

«Это не мешает мне тебя напоить, – сказал он, – пока мы не
на войне».

Лучше бы война никогда не приходила ко мне.
Лучше бы мы умерли оба в то лето,
спокойно, во сне.

Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне,
одуванчики, хвощ и шиповник, и пахнет сосна,
и не я, и не я по земле прохожу, как во сне,
не меня, не меня обнимает за плечи весна.

Голубой (бесконечно тревожный) и розовый (жизнь),
и цыпленково-желтый (как детство), и зелень (покой).
Не гляди же назад, ни за что, ни за что не держись,
уходи же за солнцем, и будешь вовеки живой.

И не я, и не я проходила по этим горам —
не упомню, когда. Было жарко, и солнце, и гром,
и белел, и светился за синей дорогою храм,
и живое, горячее дергало все под ребром.

Кто создал эту легкость, весну эту, эти цвета,
Кто нам дарит покой, когда мы, замерев на мосту,
смотрим в синюю воду, и это живая вода,
и уходим на берег другой, в темноту, в темноту.

Мы думали, что живем в эпоху безволья,
что мы кто угодно – но никогда не солдаты.
Но потом наши братья взяли палки и колья
и вышли на автоматы.

Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.
Мы не умели воевать, но быстро учились.
И нет у войны романтики, никакой романтики нету,
только ветра степного примесь

да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,
научились делать перевязки, вставать по тревоге,
и было сухое, безводное летнее золото,
и были истоптанные дороги.

И была дорога вперед – помалу, упрямо,
через снега, через жгучее злое солнце.
Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.
Я не знаю, кто вместо нас вернется.

Над городами и селами пролетела благая весть:
Этой ночью господень ангел спустился с небес,
Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,
Никакого хитрого плана нет и не будет.
Никого не накажут за недостаточность веры,
Каждый сам себе после смерти отмерит меру.
Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,
никакого ада, помимо личного, вовсе нет».
И слова его падали наземь багровыми листьями,
И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,
Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,
И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,
И отняли крылья его, и на землю их побросали,
И топтали ногами в земле и сале,
Заново из ничего себе ад создавали.

Восходила, сияла над ней звезда,
подо льдом шумела живая вода,
просыпались деревни и города,
напоенные светом новой звезды.
Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,
по-над полом тихо ползла туда,
где сидела она, на руках дитя
обнимая. Снаружи мороз, свистя,
запечатывал накрепко все пути,
чтоб чужой человек не сумел прийти.

На дверных петельках темнела ржа.
И она сидела, Его держа,
и она бы молила Его не расти,
чтоб стирать пеленки, кормить из груди,
оставаться не Богом – ее дитём,
не ходить этим страшным терновым путём,
оставаться маминым счастьем, днем
абрикосово-жарким, чтоб был – человек,
и никакой Голгофы вовек.

Чтоб Он был лишь её, чтоб не знать никогда
этих мук нелюдских, чтоб от горя не выть…
Но уже восходила над ней звезда
и уже торопились в дорогу волхвы.
И уже всё пело про Рождество.
Потому не просила она ничего,
только лишь целовала ладошки Его
и пяточки круглые у Него

Всё очень чётко. Мир ясен и светел.
Эй, кто там сверху? Ответьте сполна.
Щёлкают чётки. Ну, вот и ответил:
«Женщинам – дети, мужчинам – война.
Всё переделено так справедливо:
Смерть от ножа или от „Калаша“,
Жизнь – это значит легко и красиво.
Смерть безобразна, а жизнь хороша».
Смерти мужские присущи забавы.
Всем, кто воюет – небесная высь,
Раны, погоны, позор или слава.
Женщинам – дети, а значит, и жизнь.