Правда, в этом плане был один сомнительный пункт... Зверь может как следует напугаться и надолго запомнить встречу с человеком только в том случае, если перед этим будет чем-то очень занят, увлечен, забудет прислушиваться, принюхиваться и полностью потеряет осторожность. Иначе он просто поспешно уберется в кусты еще до моих выстрелов, а следующий раз будет более внимательным — ведь очень трудно как следует напугать того, кто ждет, что его напугают.
Здесь, на пасеке, медведь может на время потерять свою осторожность только тогда, когда доберется до меда, когда разворошит улей. Но за то время, когда, заслышав зверя, я успею осторожно подойти к нему, он не только снимет крышку с улья, но и вытряхнет рамки с медом, поломает их и подавит пчел. Короче говоря, медведь успеет полностью разорить пчелиную семью.
Сумерки совсем загустели, и лишь свет неба, пока не встретившего настоящую ночь, рассказывал, что где-то там, за горами, все еще стоит, хоть и поздний, но все-таки не такой черный, как тень гор, летний вечер...
Я уже говорил об особом чувстве — чувстве зверя. Зверя можно видеть, слышать, можно узнать о его близости по изменившимся голосам леса, в конце концов по запаху. Уж не знаю, что именно подсказало мне сейчас, что медведь близко, только я не ошибся. Почти тут же на ноги вскочил мой пес, и я еле успел сжать рукой его пасть, чтобы он не рыкнул. Медведь и в этот раз решил попробовать выйти к ульям прямо перед избушкой... Покажется или не покажется? Выйдет или не выйдет из кустов?
С трудом удерживая рвущуюся собаку, я отчаянно ругал самого себя — все, казалось, предусмотрел, но забыл, что раньше меня могла учуять медведя собака и спугнуть его. Пса надо бы на этот раз все-таки оставить дома. Медведь не показался, не вышел.
Было семь часов утра. Хотелось курить. Я обошел пасеку — все было на месте. Там, где ночью подходил медведь, удалось отыскать его следы — это был тот самый большой медведь-самец, что бродил вокруг пасеки прошлую ночь.
Я отвязал собаку, взял банку для воды, снял ботинки и спустился к реке — до нее было всего каких-то сто метров, — зашел в воду, зачерпнул в пригоршню холодную утреннюю воду, пришедшую сверху, с гор, и только хотел сполоснуть этой свежей водой лицо, как сзади, на пасеке, раздался хриплый рев собаки...
Я бросился к избушке. Собака хрипела в кустах рядом с пасекой, сразу за омшаником. Я схватил ружье и босиком кинулся на голос собаки через кусты. Но пока ломился через непролазный черемушник, собака успела добраться до подъема в гору и с лаем пошла вверх.
...Рядом с омшаником валялась крышка улья, тут же по траве были рассыпаны сломанные, раздавленные медвежьими лапами рамки с медом. Часть меда была съедена. Пчелы, наверное, еще не опомнившись и не успев понять, что произошло, гудящим, беспокойным клубком копошились на сломанных рамках и на траве...
Собака вернулась не скоро. Никаких ран на ней не было. Разыскав меня и ткнув носом в мою ладонь, будто проверив, цел ли я, пес не спеша отправился к реке, всласть напился воды, выкупался и, вернувшись обратно, как ни в чем не бывало улегся отдыхать у дверей избушки. Он выполнил свой долг: вовремя обнаружил зверя, примчался с реки на пасеку, завязал бой, заставил медведя отступить и прогнал его далеко в горы... Пес имел право спокойно отдыхать.
У меня этого права не было. Улей разорен, а медведь цел и невредим. Меня ждал отчет перед пчеловодом...
Третья ночь
В нашей деревушке о последних событиях на пасеке узнали, пожалуй, раньше, чем о моем возвращении с ночной вахты, и мне ничего не пришлось никому рассказывать. У каждого из жителей было на этот счет свое собственное мнение, которое они, по понятным причинам, не торопились высказывать вслух. Все деликатно помалкивали, и только та самая женщина, которая раньше работала на пасеке, где теперь вершил дела Роман, добро посоветовала мне «отступиться» от медведя:
— Не ходи уж больше. Ульи-то государственные. Пойдет ревизия, спросят, куда делись. Спишут на тебя — мол, писатель не устерег. И погромы старые все за тобой будут — ославят тебя. Народ здесь на язык быстрый — позора не оберешься.
Но на пасеку я все-таки пошел.
Со мной опять была собака на случай, если ночью Поднимется ветер. Я зарядил ружье пулевыми патронами и приготовил фонарь. Только на этот раз стекло из окна я не выставлял и за столиком у окна не сидел — закрыв собаку в избушке, я занял боевой пост прямо на крыльце.
Так же, как вчера и позавчера, солнце ушло за горы сразу, и сразу же опустился на пасеку густой сумрак. Так же разом исчезли сороки и дрозды, а в наступившей тишине в кустах у кучи мусора негромко завозились мыши.
Читать дальше
