Юрий Зильберман - Великие музыканты-исполнители из «черты оседлости» России

Даже ранний репертуар Горовица был плохо представлен слишком малым количеством записей, сделанных в начале его международной карьеры. С дико растущей популярностью удивительно, что он не был уполномочен записывать больше в начале. Просматривая старые программы, мы находим вариации минорной сонаты Брамса и Паганини, сонату Листа Данте, этюд Мазепы, Орейджа и Фе Фольца и Исламея Балакирева. К счастью, у нас есть соната Листа этого периода: во время своей пятидесятой годовщины Горовиц повернулся назад, чтобы снова сыграть сонату и третий концерт Рахманинова, но они удалены от его более раннего уровня. К тому времени он превратился в такую легендарную фигуру, что все одинаково аплодировали с подавляющим энтузиазмом, даже когда однажды он пережил катастрофический сезон, когда антидепрессантные лекарства влияли на его контроль и ясность. Самым большим сюрпризом стали заключительные записи, сделанные пианистом, некоторые через неделю после его внезапной смерти. На Ноктюрне Шопена (в E flat, op.55 #2) он подражает игре своего друга и коллеги Игнаца Фридмана. Появляются произведения, которые он никогда не исполнял перед публикой, поскольку он поддерживал свой миф, отбирая произведения, одновременно привлекательные для него и с достаточным количеством сенсации для его публики. Ушла необходимость электрификации, и на его место пришло спокойное частное музыкальное творчество, которое отличалось от его концертной игры. Дома Горовиц страстно слушал записи прошлых певцов и играл целые оперные партитуры: как жаль, что он не давал записать некоторые из своих аранжировок увертюр и арий. Единственная подсказка к этой важной, а также упускаемой из виду, стороне его искусства – запись, редко упоминаемая его поклонниками. Песня Мусоргского «By the Water» из цикла Sunless входит в число его лучших дисков, поскольку в ней содержится аранжировка задумчивой песни, возникающей из меланхоличной глубины, но окутанной строфической регулярностью, которая еще больше подчеркивает ее пафос. Элегантная уравновешенность и модернистская мука, которую Горовиц привносит в эту работу, раскрывает его истинную сущность как рационально аналитического игрока, чья карьера, к сожалению, была построена на атмосфере цирка, его захватывающих вариаций Кармен или марша Соуза. Возможно, мы никогда не сможем получить полный портрет Горовица, поскольку его многочисленные записи отражают его любимую и ненавистную деятельность в качестве концертного пианиста. Но с этими ранними дисками можно услышать много направлений, доступных загадочному художнику, который никогда не переставал удивлять всех» © Аллан Эванс, 1996

Статья, с которой возможно соглашаться и не соглашаться. Вероятней всего, Маэстро сам не знал величие своего гения. Он был вполне удовлетворен, когда его считали «пианистом №1», не помнил никого и ничего из своей юности, не очень правдиво отвечал журналистам и никогда не изрекал ничего, что бы характеризовало его, как умного и проницательного музыканта, может быть потому, что английский язык – не родной, а русский – он попросту забыл, общаясь дома с Вандой на чужом.

(Как правило, во всех изданиях пишут об Одесской консерватории, которую окончил Бенно Моисеевич. Конечно, не было в 1904 году Одесской консерватории, которая упомянута в статьях о знаменитом педагоге. Она появилась лишь в 1913. Учеником музыкального училища был Бенно Моисеевич, а вот учился он у директора училища, замечательного пианиста, обладателя Серебряной медали Петербургской консерватории, профессора Дмитрия Климова! Дмитрий Климов являлся одним из самых успешных учеников «великого Теодора» – именно так называли Т. Лешетицкого, по классу которого окончили консерваторию два серебрнных медалиста, Владимир Пухальский и Дмитрий Климов! Когда Теодор Лешетицкий покинул Петербург, он обосновался в Вене, где имел до 100 учеников, среди имен которых были: Бенно Моисеевич, Ян Падеревский, Василий Сафонов, Анна Есипова. На его вилу в Бад-Шиле, приезжали Йоганес Брамс, Ференц Лист, Антон Рубинштейн, Йозеф Иоахим, Иоган Штраус, Иосиф Гофман и другие. – Авт.)

Начало XX века стало для России судьбоносным, страшным, тяжелым, торжественным. В равной степени таким же оно стало и для российской классической музыки. Много хорошего и много печального произошло за первые два десятка лет двадцатого века в российской музыке.