Елена Арзамасцева - Верблюд. Повесть

В хутор Ковыли никто ехать не хотел. Не то, чтобы он находился далеко от районного центра, нет, и пешочком часа за два можно дойти, но дорога туда вела грунтовая, почти не освещавшаяся редкими сохранившимися фонарями. Сам хуторок едва насчитывал полтора десятка домишек с приусадебными участками, разбросанными по мелкоовражистой местности с редкими тополями и вязами, гордо объединенных единственной улицей под названием «Пионерская». Он затерялся где-то посередине степи, примерно на одинаковом расстоянии от трассы «Волгоград – Ростов-Дон», самим Доном и рукотворным сосновым лесом, входящим в состав районного лесничества.

– Там, кажется дорога песчаная, не утонем, – с надеждой сказал водитель после того, как автомобиль тронулся с места и минут через пять свернул с шоссе в сторону Ковылей.

Дождь прекратился также внезапно, как и начался, словно и не было несколько мгновений назад потока сплошной воды из разверзшихся хлябей небесных, и мутных ручьёв, несущихся вниз к Дону по асфальту скоростной трассы. На грунтовке вода быстро ушла в песок, и лишь маленькие комочки льда, застрявшие в кустиках воспрянувшей придорожной полыни, напоминали о скоротечном природном бунте. Степь снова накрыл бархатный берет тёмно-синего южного неба с гламурными блестками сияющих звёзд.

– Хорошо, хоть до рассвета поживем в прохладе, – лейтенант надвинул фуражку на мокрый лоб.

– Знаю я этот хутор, – Иваненко усиленно вглядывался в темноту, – там дедок один живет, пенсионер, наш бывший сотрудник. Ветеран войны, между прочим. Мы его каждый год Девятого мая приезжаем поздравлять. Вон там, за поворотом, его дом.

Он указал рукой вперед, благо, что патрульная машина уже подъезжала к околице Ковылей и из темноты показались расплывчатые очертания строений.

– А вон там – дом номер два, где Гену повесили, – тихо сказала женщина. Она уже перестала рыдать и скромно сидела на заднем сиденье, сжавшись в комок.

– Еще и повесили, – процедил сквозь зубы лейтенант, очнувшись от собственных мыслей. Ему как никогда захотелось в свою общежитскую комнату, съесть теплый ужин и нырнуть в постель, а не торчать в этом забытом Богом хуторе неизвестно до каких пор.

Фары УАЗика выхватили из тьмы кусок покосившего штакетника и небольшого саманного домика за ним.

– Тут, – женщина кивнула в сторону неказистой хаты.

Все вышли из машины. Калитка была не заперта. Распахнутая настежь входная дверь дома, находившегося сразу же за невысоким забором, была распахнута настежь и вела в небольшой коридорчик, который в деревнях именуют сенями. И сама дверь, и коридорчик, да и домишко в целом производили впечатление убогой заброшенности, как будто здесь никто не жил лет тридцать. Запущенным был и двор за домом с наполовину засохшей одинокой яблонькой у забора и разрушенным сараем, куда любопытный Иваненко уже успел заглянуть.

Милиционеры поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Водитель, налетев в темноте на ящики с пустыми бутылками, штабелями, сложенными у стены, чертыхнулся, затем, пошарив рукой по стене, нашёл выключатель. Свет загорелся в единственной комнате, куда и вел коридор, но освещения хватило, чтобы осмотреть весь дом.

Посередине довольно-таки большого помещения, разгороженного печкой-плитой на кухню и жилую часть, с люстры свешивалось нечто, что в темноте вполне могло напоминать очертания человека. При ярком же электрическом свете схожесть с живым существом утрачивалась и перед глазами изумленных стражей порядка открылась совершенно иная картина. К изогнутому металлическому стержню люстры, на котором уцелел один из трех полагающихся рожков, была прицеплена вешалка с рыболовным костюмом. Прорезиненные штаны комбинезона, переходящие в сапоги, напоминали ноги, торчащие в разные стороны. Поверх комбинезона была небрежно накинута такая же прорезиненная куртка с задранным капюшоном. Подойдя ближе, лейтенант увидел, что в капюшон вставлен старый футбольный мяч, придававший ему форму свесившейся головы.

– Что за клоунская композиция? – поинтересовался подошедший Иваненко, пока его командир крутил вешалку с одеждой в разные стороны.

– Это тот Гена, которого повесили и из-за которого мы еще не скоро попадем домой, правильно, гражданочка? – сделал заключение лейтенант, после некоторого раздумья, и грозно посмотрел на женщину. Та стояла, ничего не понимая, и только испуганно озиралась кругом.

Водитель тоже внимательно рассматривал костюм, а затем, и помещение, но в отличие от женщины его лицо выражало не испуг, а крайнюю степень брезгливости. Дом напоминал ночлежку бомжей в самом наихудшем варианте. Белая водоэмульсионная краска, которой когда-то была побелена комната, со временем во многих местах облупилась и отслаивалась от стен большими хлопьями. На фоне почерневшего по углам и над печкой потолка свисала не менее живописная паутина, возрастом, исчисляемым годами, а то и десятилетиями. Два подслеповатых оконца в зале и столько же со стороны кухни давно не мылись, а ободранные подоконники были завалены банками, окурками, коробками и пустыми бутылками из-под спиртного различных размеров и окрасок. На придвинутом вплотную к одному из окошек старом квадратном столе возвышалась груда немытой посуды вперемешку с остатками заплесневелой еды. Над этим великолепием завершающим штрихом вился рой зеленых мух и мошек.