Ася Михеева - Автор, жги! [Азы конфликтологии для сторителлеров]

Но что же нам нужно знать об этих волнах?

Во-первых, на старте конфликт всегда невидим. Обратите внимание на цифры — это, условно, «баллы землетрясения». Когда они меньше нуля — это значит, что в систему можно добавлять неустойчивости, но она все равно еще сколько-то времени сохранит стабильность.

Противоречие УЖЕ есть. Может быть, даже с момента объединения системы («молодожены и не подозревали, что имеют принципиально разные взгляды на рецептуру сырников»), или с каким-то текущим изменением системы. Но любой проблеме нужно время хотя бы для того, чтобы ее зафиксировали как таковую. А в случае конфликта — чтобы убедились, что проблема не случайна, что она имеет постоянный характер, а главное — что часть вовлеченных в проблему людей почему-то совершенно не разделяет естественный (то есть наш) взгляд на ситуацию.

А главное, даже если кто-то уже и наткнулся на несостыковку и даже понимает, что это не разовая ситуация — в дело вступают могучие силы — лень, инерция мышления, надежда на то, что проблему решит кто-то другой и страх того, что первый озвучивший проблему будет считаться ее виновником. Да и вообще, может быть, рассосется?

Так что первые главы конфликт может быть вообще не виден, или виден только читателю — и пусть читатель трясется, наблюдая, как ходят птички весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий. Кидать конфликт гущей и с первого же абзаца можно — но надо понимать, для чего, и тогда неудачность первых попыток его решения надо будет обосновывать (если вы не добиваетесь того, чтобы читатель чувствовал себя намного умнее персонажей).

И даже когда вроде бы все уже поняли, что надо что-то предпринимать, те участники ситуации, по которым противоречие бьет меньше (а то и дает несправедливый выигрыш), предпочитают делать вид, что все в порядке — а если есть механизмы принудить к тому же всех остальных, то и вообще отлично. И чем больше в контексте механизмов принуждения, чем больше фонового антагонизма — тем меньше шанс на то, что противоречие можно будет порешать на уровне «Марья Семеновна, нас с вами в одну аудиторию во вторник в 11–30 поставили, давайте сходим в бюро расписания вместе, разберемся? А то они меня слушать не хотят!»

В социологии медленное накопление нерешенных и нерешаемых конфликтов называется социальной напряженностью. И чем больше по населению конфликтов, отжатых в молчание, тем более душное и мрачное впечатление производит социум. Чем больше бенефициары этой системы стремятся сохранить статус-кво, тем больше они предпринимают мер по сбросу негатива, накапливающегося у остальных участников, куда-нибудь вниз. «Давайте ведьму сожжем?» Еще хорошие методы — изгонять козла отпущения (это не шутка, была такая традиция на самом деле), декриминализовывать семейное насилие и системно отказываться принимать к рассмотрению дела об изнасилованиях, издевательству над животными и школьному буллингу. Пока гнев благополучно сливается вниз, верхи могут спать спокойно.

На семейном и любом другом микросоциальном уровне это работает точно так же, плюс еще смещенные конфликты («когда у человека плохо дома, он дерганый и на всех орет на работе» и т. д.). На уровне внутриличностного конфликта как самому безответному достается имммунитету (привет, психосоматика), на уровне группы внезапно оказывается, что обязательно нужен аутсайдер, которого всяк может напинать, когда с души рвет. Думаю, большинство читающих эти строки не нуждаются постоянно в ком-нибудь живом, на котором можно было бы сорвать злость и отчаяние — но скорее всего, очень многие через так устроенные сообщества проходили.

Напряженность может висеть, клубиться и копиться долго, особенно если механизмы принуждения к молчанию хороши, а метод выделять аутсайдеров, на которых можно срывать зло — общепринят и привычен.

Но в какой-то момент (заранее никто, никогда не может предсказать — в какой) планка падает. Обычно это случается по принципу «соломинка сломала шею верблюда» — по какому-нибудь внешне пустячному поводу, который вдруг, внезапно, взламывает все устоявшиеся шаблоны, и те, кто терпел-терпел, терпел-терпел, вдруг массово чувствуют, что все равно терпеть дальше бессмысленно, так дальше нельзя, что мы, собственно, теряем, кроме своих цепей?… Или даже еще проще, у доведенного до ручки человека отщелкиваются рамки воспитания, он выскакивает из машины с топором и бежит обрубать зеркала тому, кто достал его бибиканьем в общей пробке. Ситуативная личная вина и мера реакции на нее оказываются несопоставимы — о чем могли бы свидетельствовать дворянские дети, попавшие под пугачевщину или французскую революцию. Могли бы, если бы остались живы.