Виктор Ерофеев: Русский апокалипсис

«Все ценные люди России, все нужные ей люди, — утверждается в книге, — все пили, как свиньи».

Водка не терпит одиночества. Водка всегда найдет русского человека. Их сретенье неизбежно и удивительно. Из письма Чехова, написанного на Байкале, по дороге на Сахалин:

«Нет ни мяса, ни рыбы: молока нам не дали… Весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек — большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т. п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях в количестве, каком угодно».

Известен анекдот, когда Джон Стейнбек, будучи в Москве, не сразу сообразил, что значат три пальца, которые показывали ему двое добродушных мужчин. В конце концов, он пил с ними «на троих» в подъезде и, говорят, об этом не жалел. «На троих» — национальный вариант Троицы. Водка — исповедальный напиток. Смысл водочного ритуала выходит не только за рамки этикета, но и вообще за границы человеческого общения, предлагает странное для чужеземного взгляда обнажение души, доходящее как до высот самопознания, так и до порнографии, ее проверку «на вшивость», призыв к преображению. Водка ставит под сомнение человеческие условности, позитивные ценности, апеллирует к полной свободе от истории, личной ответственности, здоровья и, наконец, самой жизни. Это состояние свободного полета, моральной невесомости и метафизической бестелесности представляет собой как философский взрыв, направленный против «разумного» Запада, ценностей мещанства, «среднего класса», «жидовства», так и горделивую, самобытную суть русской истины.

Горбачев считает, что «водка принесла русскому народу больше вреда, чем пользы». Однако выходец из сильно пьющей Сибири, сам не чуждый водке, писатель Евгений Попов придерживается противоположного взгляда. Мы сидели в баре ЦДЛ, и Попов сказал, что водка помогает народу снять стресс, полученный от жизни в дурном государстве. Водка — бегство в закрытую от государства частную жизнь, где можно расслабиться, забыть о неприятностях, заняться сексом. Нигде культура и выпивка не находились в таких интенсивных отношениях, как в России. Малиновый нос Мусоргского — наш знак. Революционер Николай Некрасов, эмигранты разных волн, Александр Куприн и Сергей Довлатов, главный сталинский писатель Александр Фадеев, главный редактор «Нового мира» Твардовский, нобелевский лауреат Михаил Шолохов и, пожалуй, лучший русский писатель XX века Андрей Платонов — у каждого из них свой роман с водкой. Как заметил Попов, «под воздействием водки хорошо придумываются литературные сюжеты».

Философия водки имеет темный угол насилия. Хозяин насильно поит своего гостя для уменьшения социальной дистанции, унижения, насмешки или корысти («Скверный анекдот» Достоевского). Деспоты с садистской складкой, Петр Первый или Сталин, заставляют гостей пить через силу, получая от этого удовольствие. Водка порождает не только кураж, но и мучительное чувство раскаяния, самоуничижения, что тоже вписывается в полярный образ русского характера. Отсюда главный вопрос, который задает отечественный алкоголик своему собутыльнику: «Ты меня уважаешь?» В русском пьющем человеке есть непредсказуемый дуализм трезвых и пьяных порывов. Управлять таким народом трудно.

А где же у нас трудящиеся? Есть впечатление, что они рассосались, что нейтронная бомба накрыла трудящихся вместе с фальшивым пафосным словом, которое их когда-то обозначало, что заводы работают сами по себе и в полях тоже сам по себе собирается урожай. Это можно назвать наказанием за дурно понятый марксизм, за совокупность национальных грехов, но люди все-таки остались, вымирают, правда, потихоньку, но еще кое-кто есть, где-то ползают, безъязыкие, обмякшие: их никто никуда не взял и не возьмет: ни в НАТО, ни в ЕС, ни в будущее. Шестидесятники любили не только пить водку, но и писать письма в будущее и из будущего. Мне эта социальная патетика странна, я вообще не любитель писать письма, но мне иногда незнакомые люди, из тех самых трудящихся, пишут, делятся заунывными вестями. Главная тема писем — нищета и отчаяние. Вышел я вечером из московского ресторана, сел в машину, смотрю: непрочитанное письмо лежит на сиденьи, начал читать — отвлекся: позвонили на мобильный. Думаю: не буду читать. Письмо толстое, написанное на бумаге в клеточку для арифметики с красной линейкой. В Москве есть теперь философия — не надо никакого негатива, чернухе смерть. Я уже успел побывать в «лишних людях» и никто не помешает мне побывать в них снова, но еще брать на себя обязанность быть кающимся барином, ходить в народ — с какой стати? Приехал на дачу — все-таки прочитал.