Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики

Не так обстояло дело с д’Еоном. Отправляя его в Петербург, и король, и принц, и маркиза рассчитывали преимущественно на вице-канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова, который симпатизировал версальскому двору. Ему первому представилась девица де-Бомон как племянница кавалера Дугласа. При этом представлении у нее в корсете было зашито данное ей от короля полномочие. В подошве башмака был запрятан ключ к шифрованной переписке, а в руках было сочинение Монтескье «L’Esprit des lois» с золотым обрезом и в кожаном переплете. Эта книга предназначалась для поднесения самой императрице, и в этой-то книге заключалась собственно вся суть дела. Переплет этой книги состоял из двух картонных листов, между которыми были вложены секретные бумаги. Картон был обтянут телячьей кожей, края которой, перегнутые на другую сторону, были подклеены бумагой с мраморным узором. Переплетенная таким образом книга была положена на сутки под пресс и переплет после этого получил такую плотность, что никакой переплетчик не в состоянии был догадаться, что между картонными листами были заделаны бумаги. В таком переплете сочинение Монтескье было вручено д’Еону для доставления императрице Елизавете Петровне секретных писем Людовика XV вместе с шифрованной азбукой, при посредстве которой она и ее вице-канцлер граф Воронцов могли без ведома французских министров и посланника вести секретную переписку с королем. В переплете же книги была заделана другая шифрованная азбука для переписки д’Еона с принцем Конти, Терсье и Моненом. Когда же принц Конти удалился от дел, то д’Еон, находясь в Петербурге, получил предписание исполнять не слишком усердно инструкции, данные ему принцем Конти. Затем д’Еон получил новые шифры, причем ему строжайшим образом внушалось, чтобы он хранил вверенные ему тайны как от версальских министров, так и от маршала де-л’Опиталя, который в 1757 году был назначен французским посланником при русском дворе. Кроме того, д’Еону поручено было препровождать к королю все депеши французского министерства иностранных дел, получаемые в Петербурге, с ответом на них посланника и с присоединением к этому его собственного мнения.

Бестужев и Вилльямс зорко следили за тем, чтобы французские агенты не проникли в Петербург, и хотя вследствие этого Дуглас должен был вскоре уехать оттуда, но д’Еон остался в Петербурге и, заручившись благосклонностью Воронцова, был представлен императрице.

Между тем политические дела шли своим чередом и вскоре совершилось событие, изумившее своей неожиданностью всю Европу. В течение двух с половиной веков Франция и Австрия вели между собой беспрерывную ожесточенную борьбу за политическое первенство. И вдруг 1 мая 1756 года они заключили между собой в Версале союз, направленный против Пруссии, которой еще так недавно и так заботливо покровительствовал версальский кабинет. Отчасти это объяснялось влиянием на Людовика XV маркизы Помпадур, оскорбляемой и в стихах, и в прозе злоязычным королем прусским. Со стороны Австрии заключению союза с Францией способствовал ее знаменитый государственный деятель князь Кауниц, чрезвычайно высоко ценивший этот союз при новой предстоящей императрице Марии-Терезии в предстоящей борьбе с ее гениальным противником.

Со своей стороны д’Еон не дремал в Петербурге. Он успел расположить императрицу в пользу короля до такой степени, что она написала Людовику XV самое дружелюбное письмо, изъявляя желание насчет присылки в Россию из Франции официального дипломатического агента с главными условиями для заключения взаимного союза между обоими государствами.

Этим благоприятным для версальского кабинета результатом окончилось первое пребывание д’Еона в Петербурге, и он с письмом императрицы к Людовику XV отправился в Версаль. Там д’Еон был принят чрезвычайно милостиво й, по желанию Елизаветы Петровны, кавалер Дуглас был назначен французским поверенным в делах при русском дворе, а д’Еон в звании секретаря посольства был дан ему в помощники. В этом звании он приехал снова в Россию, но уже не в женском, а в мужском платье. Чтобы скрыть от двора и от публики прежние таинственные похождения д’Еона в Петербурге, он был представлен императрице как родной брат девицы Лии де-Бомон, и таким родством вполне удовлетворительно объяснялось сходство, которое было между упомянутой девицей, оставшейся во Франции, и ее братом, будто бы в первый раз приехавшим в столицу России.