Глория Мари Стайнем - Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Переписка эта была для них так важна, что некоторым женщинам, отправляя в последний путь, клали в гроб их письма дружбы. И все же многие их них уцелели и дошли до наших дней. Каждое такое письмо написано изящным почерком в центре страницы, с широкими полями, куда вторая собеседница могла бы вписать свои слова.

«В истории человечества были великие цивилизации, не использовавшие колеса, – писала Урсула Ле Гуин [9] Урсула Крёбер Ле Гуин – американская писательница и литературный критик, автор романов, стихов, детских книг, публицист. , – но не было таких, где не рассказывали бы истории».

Если бы я могла, то на каждой странице оставила бы место для вашей истории.

Мой отец Лео Стайнем на своей любимой фотографии, 1949 г. Из личного архива Глории Стайнем

Любовь к путешествиям у меня наследственная.

Казалось, лишь несколько месяцев в году мой отец радовался оседлой жизни. На лето мы уезжали в маленький домик, который он построил неподалеку от озера в сельской местности Мичигана. Там он вел занятия по танцам в павильоне, стоявшем на сваях над водой. И хотя до океана была сотня километров, он назвал его «Океанский пирс» и придумал звучный слоган: «Танцуем над водой и под звездами».

По выходным туда съезжались люди из окрестных ферм и летних домиков, чтобы танцевать под музыку из автомата. Отец придумывал разные необычные развлечения. Так, вдохновившись собственной любовью к шахматам, он придумал игру, где подростки в костюмах фигур должны были двигаться по расчерченному в клетку танцполу. Он даже приглашал в эту глушь известные танцевальные группы 1930–1940-х годов. Ради танцев под живую музыку в мягком лунном свете люди приезжали из самого Детройта и Толидо. Разумеется, на то, чтобы оплатить выступление Гая Ломбардо, Дюка Эллингтона или сестер Эндрюс в один дождливый выходной, могла уйти вся летняя выручка, поэтому во всем этом предприятии всегда присутствовала определенная доля азарта и риска. Думаю, это отцу тоже нравилось.

Но вот подходил к концу День труда [10] День труда – национальный праздник в США, отмечаемый в первый понедельник сентября. (Прим. пер.) , а вместе с ним и это временное существование, и рабочим местом отца вновь становилась его машина. В первые теплые недели осени мы ездили на аукционы в окрестных городках, где среди домашней утвари и фермерских инструментов он искал предметы старины. Затем моя мама – у которой был наметан глаз на антиквариат и богатая библиотека справочной литературы – оценивала их для последующей продажи, и мы вновь садились в машину и ехали дальше, предлагая их встреченным по пути придорожным торговцам. Я говорю «мы», потому что лет с четырех я тоже участвовала в процессе – заворачивала в газеты фарфор и другие мелкие предметы, которые мы заботливо перевозили в картонных коробках по проселочным дорогам.

У каждого из нас была своя роль в семейном предприятии – в том числе и у моей сестры, которая была на девять лет старше меня и продавала летом попкорн с самой настоящей тележки, купленной отцом.

Но едва только озеро подергивалось первой ледяной коркой, а от воды начинал идти пар, отец принимался собирать по бензоколонкам дорожные карты, проверять прицеп машины и заводил разговоры о лакомствах издалека – вроде пралине из Джорджии, апельсинового сока из Флориды или лососевых стейков из калифорнийских коптилен.

А потом в один прекрасный день – словно это была внезапная прихоть, а не вечная жажда странствий – он объявлял, что пора погрузить все вещи и собаку в дом на колесах, который всегда стоял во дворе, и пуститься в дальний путь – до Флориды или Калифорнии.

Иногда это его объявление звучало так внезапно, что мы брали с собой больше сковородок, чем тарелок, или оставляли на кухне гору немытой посуды и недоеденную еду, которая встречала нас по возвращении, как помпейские руины. Казалось, отец всегда принимает свое решение неожиданно, и при этом страх перед сиренами, которые могли позвать его домой, был настолько велик, что он отказывался установить в нашем маленьком доме отопление или провести горячую воду. Если осенний воздух становился слишком холодным, чтобы купаться в озере, мы грели воду на печке-буржуйке и по очереди мылись в большой ванне перед камином. А поскольку для этого нужно было нарубить дров – оскорбление для сибаритской сути моего отца! – он придумал собственную систему растопки: запихивал длинное полено одним концом в огонь, а второй конец оставался торчать снаружи. Затем отец поддевал его ногой и отправлял в камин – до тех пор, пока полено не превращалось в пепел. Наверное, даже гора дров во дворе казалась ему потенциальной угрозой, ведь в ней таился соблазн остаться на одном месте.