Дмитрий Щедровицкий: Беседы о Книге Иова. Почему страдает праведник?

(Иов. 29, 7-10)

На чье появление это похоже? Чей публичный «выход» бывал обставлен подобным образом? Именно правитель города садился обычно на площади «у ворот». Согласно библейским, а также древне-ханаанейским данным, там происходил городской суд. Близ городских ворот было главное место народного собрания, здесь располагалась площадь, подобная древнегреческой агоре. Иов «на площади ставил седалище», т. е. трон для суда, а «старцы вставали и стояли» — конечно, так приветствуют только правителя; «князья удерживались от речи» — младший в присутствии старшего по возрасту или чину не говорил; «голос знатных умолкал» — князья молчали в присутствии царя. Далее сказано:

…Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного. (Иов. 29, 12)

Каким образом спасал? Конечно, посредством справедливого суда. Иов возглавлял суд, на который страдальцы — сироты, вдовы и другие — представляли свои жалобы и дела. Такой руководитель суда назывался по-финикийски «суффет», а по-древнееврейски «шофет», т. е. «судья»; одновременно он был и правителем данной области.

Далее говорится:

я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло. (Иов. 29, 14)

Иов упоминает «мантию» как нечто ему весьма подобающее и привычное. В оригинале употреблено слово מעיל <���мэиль> — буквально «верхнее»: это торжественное облачение, длинная риза, которую носили лица царского достоинства (а также израильский первосвященник — Исх. 28, 4; 31–35).

Затем сказано:

Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное. (Иов. 29, 17)

Значит, Иов был наделен такой властью, что мог «сокрушать» беззаконника своим приговором, если была доказана его вина.

и говорил я; в гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок… (Иов. 29, 18)

«…Β гнезде моем…» — слово קן <���кэн> означает не только «гнездо», но и «обитель», «огороженное пространство» (ср.: Быт. 6, 14, где то же слово во множественном числе, קץים <���киним>, означает отделенные друг от друга помещения). Очевидно, Иов жил в благоустроенном жилище (вероятно, во дворце), окруженный почестями. Наконец, далее Иов прямо назван царем:

я назначал пути им и сидел во главе и жил, как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих. (Иов. 29, 25)

В древнесемитской поэзии «как царь» — это совсем не обязательно сравнение и может значить «в качестве царя», т. е. был царем и жил в кругу воинов (ср. «как утешитель» — т. е. реально был утешителем плачущих).

Так вот, оказывается, что произошло в действительности с Иовом: как только на него обрушились великие беды, он был свергнут со своего трона, стал презренным, его обвиняли в том, что он крайне грешен, навлек на свой народ гнев Божий… И только несколько человек, величайшие мудрецы поколения, собрались к Иову, несмотря на всеобщее к нему презрение, на отверженность, ставшую его уделом. Эти-то мудрецы, стоявшие выше общего мнения и предрассудков толпы, и пытались утешить Иова в его горе.

…Человечество, начиная с середины XIX века, благодаря археологическим открытиям и лингвистическим исследованиям, получило доступ к литературе народов, окружавших древний Израиль и принадлежавших, в широком смысле, к библейскому миру. Поэтому встает вопрос: если такой сюжет, как страдания невинного, отраженный в Книге Иова, действительно относится ко II тысяче-летию до н. э., то можно ли обнаружить какие-нибудь параллели к нему, какие-либо вариации его у соседей древних израильтян?

Такие параллели и в самом деле имеются. Самые известные из них (хотя сейчас найдены источники и с некоторыми новыми вариациями сюжета, в частности угаритские) — это художественные тексты, происходящие из Египта и Междуречья. Притом в Междуречье обнаружено несколько версий повествования о невинном страдальце. Древнейшие из них относятся к шумерским временам и условно называются в науке «Страдания невинного», или «Безвинный страдалец». Другие, более поздние, относятся уже к аккадской, вавилоно-ассирийской эпохе и в ряде современных изданий носят название «Вавилонская теодицея».

Слово «теодицея» означает «защита Бога» и применяется к произведениям, имеющим целью доказать, что Бог (речь может идти и о языческих богах) абсолютно справедлив и нелицеприятен, несмотря на то, что в мире мы встречаемся с несправедливостью и злом, которые провидение Божье допускает и проявлениям которых не препятствует. Как согласовать положение, согласно которому Бог безмерно любит человека, с тем, что Он, тем не менее, допускает в мире множество зла? Подобные вопросы уже в древние времена обсуждались в произведениях художественной литературы, философии и богословия, относящихся к жанру теодицеи.