Трушова - Православие и Культура

Такъ и въ благодатной землѣ нашей заключены неисчерпаемыя залежи всякихъ богатствъ и всякаго плодородія и обилія, а вотъ она изсохла и закрылась для человѣка, и не пріемлетъ зерна, бросаемаго рукой человѣческой, и не открываетъ нѣдръ своихъ. Ибо не сумѣлъ человѣкъ беречь и любить ее и захотѣлъ жребія иного, не того, который по заповѣди Божіей призываетъ его къ смиренію, любви и труду; и откроется она лишь подвигу смиренія и любви.

Подобно этому и въ вѣрѣ нашей есть сокровища и богатства, которыхъ не знали мы и не цѣнили, и открываются они намъ теперь чрезъ величайшія испытанія и страданія. И когда мы полнѣе и глубже проникнемъ въ ихъ существо, тогда и душа Россіи откроется намъ, и родина наша снова станетъ намъ открытой и доступной…

Европа переживаетъ небывалый духовный кризисъ, въ своихъ основахъ намѣтившійся давно, но съ особой остротой обнаружившійся лишь послѣ великой войны. Европейская культура давно уже была полна глубокихъ противорѣчій, медленно созрѣвавшихъ въ ней, но только война обнажила передъ всѣми это потрясеніе самыхъ основъ жизни, только война заострила сознаніе невозможности оставаться при томъ внутреннемъ разложеніи и распадѣ, который неотвратимо присущъ современной культурѣ. Если до войны лишь немногіе ощущали этотъ глубочайшій кризисъ культуры, то послѣ войны духовное потрясеніе чувствуется уже широкими кругами. Духовная растерянность усиливается сознаніемъ внутренней безысходности, такъ какъ потрясены самыя основы культуры. Европейское человѣчество зашло въ тупикъ, и сознаніе этого пріобрѣтаетъ тѣмъ болѣе трагическій отсвѣтъ, что техническая и матеріальная мощь культуры остается прежней…

Европа начинаетъ пугливо и напряженно искать коренного и существеннаго перелома, искать новой почвы, на которой можно было бы начать творческую работу. По разному переживаютъ это сотрясеніе народы Европы, нерѣдко мятущіяся души устремляются по линіи наименьшаго сопротивленія, бросаются за крайними лозунгами, увлекаются идеями анархизма, соціальной революціи. Но при всемъ этомъ разнообразіи проявленій внутренняго смятенія въ душѣ современнаго человѣка, надъ всѣмъ доминируетъ одна и та же нота тревожнаго исканія, жуткаго предчувствія безысходности… Конечно, процессъ внутренняго распада культуры еще долго можетъ итти на пользу творчеству въ обособившихся сферахъ жизни, но какъ бы ни была велика сила исторической инерціи, какія бы новыя завоеванія техники и творчества ни ждали человѣчество на этихъ проторенныхъ путяхъ, нельзя скрыть фактъ глубочайшаго надлома европейской культуры въ самыхъ ея основахъ. Никогда европейскій міръ такъ не нуждался въ духовномъ возвратѣ къ самому себѣ, никогда онъ такъ не нуждался во внутреннемъ обновленіи, какъ послѣ войны, создавшей столько соціальныхъ и индивидуальныхъ потрясеній, — и потому никогда внутреннее изсяканіе культуры не ощущалось съ такой силой, какъ теперь. Пусть техническая культура Запада достигла въ наше время той зрѣлости, при которой она можетъ развиваться безконечно долго и успѣшно, но въ ней изсякаетъ ея духъ, изсякаютъ тѣ источники, питаясь которыми жила Европа.

Для насъ русскихъ этотъ кризисъ европейской культуры не являётся чужимъ, мы не стоимъ передъ нимъ, какъ посторонніе зрители. Правда, мы поздно сблизились съ Европой, поздно пріобщились къ ея культурѣ, но все таки для насъ Европа, по извѣстному выраженію Достоевскаго, является второй родиной. Мы не только всѣ питались культурой Европы, но и дѣятельно вошли въ ея работу, стали не послѣдними участниками культурнаго творчества Европы. Въ этомъ смыслѣ русская культура, съ такимъ блескомъ развернувшаяся въ теченіе XIX вѣка, можетъ быть названа одной изъ провинціальныхъ культуръ Европы, ибо мы во многомъ шли туда же, куда шла вся Европа, жили ея замыслами и задачами, волновались ея проблемами. Русская культура такъ настойчиво вбирала въ себя все то, что вырабатывалось на Западѣ, что однимъ изъ величайшихъ вождей русской культуры задача наша трактовалась, какъ всечеловѣческій синтезъ, какъ объединеніе и примиреніе всего великаго и достойнаго, что выдвинулъ Западъ. Вотъ почему мы не можемъ не болѣть болѣзнями Запада, вотъ почему мы не можемъ не отзываться на его тревоги, — мы носимъ въ себѣ не только конгеніальную отзывчивость на исканія мятущейся души западнаго человѣка, но мы считаемъ себя коренными европейцами и глубоко переживаемъ трагическіе дни Запада. Еще Герценъ писалъ, что «мы являемся въ Европу съ ея собственнымъ идеаломъ и вѣрой въ него»: да, идеалы Европы, ея глубокія движенія, ея внутренняя борьба съ собой не только не чужда намъ, но нерѣдко всецѣло захватываютъ насъ, больше, быть можетъ, чѣмъ западнаго человѣка. Болѣзнями Европы мы болѣемъ такъ глубоко, какъ только возможно для насъ — порой даже до отреченія отъ своей родины…