архимандрит Савва (Мажуко) - О пользе вреда

Покойный Аристотель в своей «Метафизике» убедительно доказывает, что наука есть плод безделья. Так и написано: «Где праздность, там следом жди науку» (Метафизика. 981b24). Хотя Гекатей Милетский говорил о том же куда ярче: «Досуг и наука – что труп и стервятник» (Фрагменты. 14:22). Идею эту твердо усвоил некто Наполеон, большой поборник просвещения. Ради прогресса знания вывез лучших французов в Африку, чтобы они покрепче заскучали и принялись двигать науку, однако не учел того, что от безделья открытия делают только интеллигенты, а рядовой француз разве что на дуэлях стреляется. Так и в Египте тогда немало народу от скуки полегло, один только маркиз Шампольон от нечего делать откопал Розеттский камень и неожиданно обогатил египтологию. Ему бы радоваться и почет принимать, а он давай на новые объекты рваться.

Раз собралась компания Помпеи откапывать, и пришло кому-то в голову позвать мусье Шампольона. Взялся он за лопату и в тот же день на свет Божий вытащил – что бы вы думали? – Розеттский камень. Еще один! И подлинный! Даже немного подлиннее первого! Скандал, конечно, недоумение. Учредили комиссию: куда нам два камня – чистая головная боль. Думай теперь, где припрятать! А маркиза всем миром усовещивали: хватит уже камни из земли таскать! Шампольон тогда в родовом замке закрылся и полгода сидел в оцепенении в вольтеровском кресле. То есть опять впал в праздность – а тут и ошибка!

Ему бы потолок побелить или помидоры закатывать, а он за старое – в Новгород из-под надзора улизнул за берестяными грамотами. Выдал себя за пленного немца и копался в холмах плечом к плечу с аспирантами. Через неделю в слое XII века откопал такое, что два академика заиками стали. Розеттский камень! Что ты будешь делать! Третий артефакт, да еще и свежее первых двух. Вот куда их теперь девать? Стыдили его всей Академией наук и взяли честное благородное слово на раскопки больше не ездить.

Пару лет потерпел, а потом один любитель увлек его Тунгусский метеорит искать. Шампольон тогда в такой праздности изнемогал, что по первому зову в Сибири очутился. Безделье в нем научную страсть распаляло! Много они лишений вынесли, с местными племенами сражались, от плотоядных грибов прятались – все записи в тайный архив сданы… вместе с Розеттским камнем, который маркиз по старой привычке в тайге обнаружил. А потому что – археолог! К тому же – лингвист, что куда страшнее! А был бы философом, давно бы задумался: как это выходит, что, где ни копай, везде Розеттских камней битком понапихано?

Спрашивают: о чем молчит наука? Многого мы еще не знаем, но этот феномен – самый таинственный, потому что колеблет основы. Получается, не то ученый находит, что там древние закопали, а что ему судьбой положено найти. Вот эту последнюю истину от нас тщательно скрывают! И пусть бы Шампольон один такой. Сегодня уже не секрет, что подобное и со Шлиманом было: что ни откопает – все Троя. А ведь он даже под Урюпинском на раскопках был, чтобы отвлечься! Сначала думал: это потому, что у меня жена – русская, от них чего не бывает. Ради науки супруг менял, строго по методу – ничего. Под Берлином в земле копается – снова Троя! На Мадагаскаре тестю колодец рыл – опять сплошные агамемноны! Он из-за этого на дачу боялся ездить: вдруг жена огород попросит перекопать!

Что и говорить! Даже рядовые деятели науки перед этой загадкой в трепете замирают. Вот, например, профессор Колобков. На какой конференции ни заснет, все ему поля снятся, укропом и хреном густо поросшие. И космическая музыка! Из научного азарта пробовал в разных местах садиться. И тут шарада: куда ни сядет – хоть в президиум, хоть на «камчатку», – один и тот же хрен в умозрительных мелодиях во сне является. Такое его академическое уныние одолело, что, когда спрашивали, на какую, Петрович, конференцию поедем, восклицал с метафизической тоской:

– Однохренственно!

Ибо все в мире загадка!

Старец Парменид спал в лыжах на случай внезапной зимы. А авва Вазон всегда в кровать ложился в спасательном жилете, потому что были случаи наводнения в разных странах. Отец Борисий защитил диссертации по всем дисциплинам, чтобы потом спокойно наукой заниматься. А авва Бермудий в поте лица пятьдесят томов накатал – сразу отстрелялся, чтобы уже писать просто так, для души и о том, что хочется. И каждый был охвачен горячим желанием жить заранее.