архимандрит Савва (Мажуко) - О пользе вреда

Да, большая работа проделана. Длинный путь пройден!

Если бы не бухгалтер Зорькин, так бы и не узнали великую тайну. Это ведь он, неспокойный человек, когда опись проводил, стал ко всем приставать:

– А почему это у нас в мощах святого Георгина две левых десницы и акулий зуб?

Взялись сверять – и правда: и зуб, и десницы, и нетленная мышь, которая в описи не значилась. Обратились к божественным книгам и прозорливым иерархам, и тут выяснилось такое, что мамки-голубки! Оказывается, святой Георгин был единственным угодником, которому разрешили реинкарнацию. Все люди как люди – помер и дух вон, а Георгин такие высоты стяжал, что пришлось позволить.

Был он и мышью неоднократно, и комаром-постником, и даже милующим крокодилом, но начинал как птеродактиль: прикрыл мужественно своим телом население от падающей скалы. Тогда мощей добыть не удалось, но в камне себя запечатлел. Потом как милосердный мамонт вынес на собственных руках кормящую мать из горящей избы. Обгорел страшно, добровольно приняв страдания, чем заслужил право в человека вселиться, и в этом он себе равных не знал. Что ни воплощение, то святость и мощи! Все святые давно в райских кущах почивают, а он, подвижник неутомимый, в дебелых телесах обретается, приумножая сонмы мощей. Поэтому в его гробницах то детские кости находят, то женские или, как в Вуснедуйском соборе, – три правых ноги различной расовой принадлежности. Ничего удивительного! Подвижник все-таки. И еще приумножатся, не сомневайтесь! Хотя, богомольные старушки будто слыхали, в последний раз старец для разнообразия вселился в концертный рояль, что засвидетельствовано от музыкантов, которые любят прикладываться в порыве благочестия. Один минус: по средам и пятницам дается играть только белыми. Все из глубокого благоговения.

Правда, обычные подвижники, однотелые, смотрят на эти кочевья с подозрением:

– Чтобы в одном старце несколько душ жило – это науке хорошо известно и даже удобно, но одна душа с целой кучей тел – это уж чистый экуменизм!

Только все это от зависти! Никого не слушайте!

Иерархи приумножение мощей одобряют, но роялем озадачены:

– Католический инструмент, масонский! Так мы и органы в церкви ставить начнем! Вот если бы арфа или барабан.

А народ Божий и роялю рад, и барабан объемлет с благодарностью, потому что в простоте спасаемся. Так что если встретится вам нетленная мышь или добродушнейший страус, кивните с почтением – не иначе старец опять за добычу мощей взялся!

Никогда не знаешь, каким тебе боком праведность выйдет. Вот авва Акрид преуспел в памяти смертной, но от нее же и пострадал. От привычки спать в гробах особую чувствительность к жидкостям приобрел: не дай Бог дождь – намокнет и набухнет, да так, что и в келлию не влезал, всей обителью впихивали. По рассеянности заночевал в сыром гробу, а наутро выбраться не смог, так во гробе и ходит на послушания, словно в киоте. А еще у него был патефон и ручная муха. Но разве это от смерти избавит?

Потому и явился преславный сонм гробоносных старцев, гробовещанная братия.

Идут гробы нарасхват! Молодые иноки, конечно, гробы на вырост берут, а бывалые подвижники со вкусом спасаются.

Про авву Игемона пишут, что первые годы он смирно в гробу лежал, а потом сдался помыслу: очень его смущало, что покоится в юдоли, словно дикий варвар, – хоть бы обои-то поклеить! Приглядел рисунок в цвет – хорошо на газету «Известия» берутся! А где обои, там и обе! От бабушки остался ранний Матисс – не пропадать же добру! – в гробу по стенам развесил – душа радуется! Хоть многие и кричали:

– Угробил Матисса!

Но как же он угробил, когда ради полотен даже окно в юдоли пробил – небольшое с белыми занавесками – и фикус Бенджамина завел для смягчения нравов. Тут у окна у него плиточка стояла и кофейник, тарелки над столом висели уютным строем, как раз напротив шкафчика, где он «Библиотеку всемирной литературы» хранил.

А как людей принимать, спрашивается? Пришлось потесниться и сделать во гробе приемную с маленькой прихожей – там у него келейник шубы принимал. Звонить три раза. А почту просто в гробовую щель запускали – такая была во всем скромность.

Чтобы плоть смирить, читал Канта, а от него, коварного, подхватил желание звезды созерцать. Пришлось в крышке гробовой балкон устроить с иноземной трубой. Ради этой затеи даже камин сломал и две антенны погнул, так к небу тянуло. А не будь гроба, разве вспомнил бы о высоком? Потому сонм подвижниками прирастает.