Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание - Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

Вспомнился мне еще рассказ матушки Вероники, полуторагодовалого сына которой исцелила Любушка.

Вскоре после блаженной кончины старицы матушка Вероника рассказала мне, как 2 сентября девяносто седьмого года, вечером, пришла она на вечернюю службу в Вознесенский собор в Твери и увидела нас с игуменией Иулианией у святых мощей владыки Фаддея. Был как раз канун памяти небесного покровителя владыки Фаддея, святого апостола Фаддея, и мы, конечно, как могли молились у его святых мощей о блаженной Любушке — как же иначе, если ей только что сделали операцию. Так вот, она ясно увидела, что стоим-то мы втроем, что между нами — сама блаженная Любушка.

Матушка Вероника, говорит, еще тогда очень удивлялась: «Ничего не понимаю — Любушка в храме, и никто к ней не подходит». Но и сама на это не осмелилась, постояла в стороне да и ушла домой, к детям, и только потом уже узнала, что Любушка в это время лежала в реанимации.

Недавно одна знакомая инокиня рассказала мне о своей поездке к блаженной Любушке: «В начале февраля 1992 года я гостила в Пюхтицах и уже собиралась уезжать, но пюхтицкие сестры начали меня уговаривать остаться в монастыре, я уже и не знала, что же мне делать. И вот собрались они как раз в эти дни, несколько человек, к блаженной Любушке в Сусанино и мне предложили поехать вместе с ними. Но неожиданно, как это часто бывает в монастырях, поездка их отменилась, и я поехала к Любушке одна, а сестры передали со мной приготовленные для нее сумки: там были молочные продукты и хлеб. Еще у меня были для Любушки письма от Пюхтицких сестер.

В Пюхтицах говорили, что половина сестер в монастыре — отца Наума, а другая половина — отца Кирилла. “У тебя монашеское лицо, — сказала мне одна из сестер, — иди в монастырь. Тебе надо съездить к отцу Науму”. Она его очень уважала, от нее я и услышала впервые имя Батюшки. Она же меня и отправила к Любушке.

Я доехала на автобусе до Ленинграда, а дальше на электричке до Сусанино. Отправили они меня рано утром, а приехала я в Сусанино, когда уже совсем стемнело. Нашла Любушкин дом — обычный деревянный дом за низеньким забором. Меня встретила женщина, Лукия Ивановна, и сразу провела в комнату. За круглым столом ближе к окошку сидели уже Любушкины гости. А Любушку я сразу не увидела, она была за перегородкой. Лукия Ивановна сказала Любушке, что Пюхтицкие сестры передали ей продукты. Вышла Любушка — маленькая, худенькая. Мне запомнились ее руки — очень молодые: длинные тонкие пальчики, длинные ноготки.

Любушка как начала плакать: “Зачем они мне все это принесли, у них у самих ничего нет”, — а тогда у них еще все было.

Потом сели за стол, и хозяйка говорила: “Ешь, Любушка, ешь”, — а она все плакала, пока мы ели.

Было уже поздно, и нас сразу уложили спать. Меня определили на печку за перегородкой, напротив блаженной Любушки.

Любушка сидела на своей кровати — кровать у нее была высокая, и Любушкины ножки не доставали до пола. Рядом иконный угол, книжки.

Мы уже легли спать, а Любушка плакала и плакала. Я вся дрожу, а она плачет. Потом я уснула. Я запомнила, как она плакала: она кулачки складывала и кулачками терла глазки. Ночью я просыпалась, а она все плакала. Я видела — у нее в чулках были камешки. Простые коричневые чулки, хлопчатобумажные. Она, сидя на кровати, наклонялась, доставала камешки из чулка и раскладывала их на коленях — маленькие, гладенькие как галька, размером с копеечную монетку. Она эти камешки клала за щеку или вынимала и складывала в чулок (в Иерусалиме есть одна монахиня, она подтвердила, что видела у Любушки эти камешки).

Утром я проснулась, когда все еще спали. Я сидела на печке, а Любушка уже стояла в красном углу с закрытым молитвословом в руках и водила пальчиком по обложке. Потом хозяйка сказала, что она все молитвы знает на память.

Любушкины гости решили все дела и уехали на электричке раньше меня, а я еще осталась, у меня ведь были письма от сестер, да и свои вопросы.

Я зашла к Любушке за перегородку и сказала про письма, а Любушка благословила, чтобы я ей сама их прочитала.

Одно письмо она выслушала, а остальные слушать не стала.

А потом я спросила у нее, поступать ли мне в монастырь или выходить замуж. “А ты сама-то как хочешь?” — спросила меня она. Я ответила, что хочу в монастырь, и сама удивилась своим словам, ведь в то время у меня еще не было никакого твердого решения. Потом она спросила меня, кто я по профессии, и я сказала, что мне остались только выпускные экзамены в медучилище.