Игумения Евпраксия Инбер - Дарим тебе дыхание - Рассказы о жизни рядом со старцем Наумом

— Я вчера вечером сидел у телевизора и вдруг подумал: зима приближается, надо им помочь. Вот, возьмите! — и протянул мне упакованную крест-накрест пачку. На упаковке написано: «10 миллионов». А одиннадцатый он положил в «ящик» и сразу уехал. Потом мы узнали, что это его манера. И что это были последние его большие деньги. Только через несколько лет приручили мы Снегирева, наконец, оставаться у нас иногда на трапезу.

Вечером, уже в Твери, мы посчитали финские марки — их оказалось, конечно, не на пять миллионов, а на четыре — ведь одиннадцать у нас уже было. И мы успели, с Божьей помощью, отправить нашу соседку на Залит с последним паромом.

Прошло несколько лет, и вот однажды, одиннадцатого сентября, мы встретились в Вышнем Волочке с бывшей Любушкиной келейницей Раисой. Она очень изменилась, из крепкой и властной превратилась в худенькую и тихую. Мы вместе поехали с ней в Тверь, а она по дороге рассказывала мне о Любушке: «Любушка родилась в 1912 году примерно в сорока километрах от Калуги. Отец Любушки был церковным старостой, в семье было шестеро детей. Братьев ее звали Николай, Алексей, Василий, Петр и Павел. У Любушки были четыре тети, все четверо очень благочестивые, “вековые девы”.

Зимой они часто ездили в Оптину пустынь молиться и брали с собой Любушку, а летом все занимались огородами.

Когда Любушке было пять лет, умерла ее мама; отец умер, когда девочке исполнилось двенадцать. После смерти отца Любушка переехала в Петербург к старшему брату Алексею. И вот, по послушанию Матери Божией Казанской, Любушка начинает странствовать в землях Вырицких. Где только она не жила — в подвалах, в срубах домов!.. Тогда и сподобилась она дара прозорливости от Господа. А во время войны Любушка ушла пешком в Краснодарский край, и там она тоже странствовала. Почти всегда раздетая, в рваненьком. Ведь все, что привозили ей, шло в монастыри, в храмы. И по молитвам ее Господь исцелял смертельные болезни. Вот я перед вами живой пример, я была неизлечимо больна, когда познакомилась с Любушкой.

Господь исполнял любую ее просьбу — Любушка вымаливала каждого человека.

В Сусанино, напротив ее дома, жили немолодые люди, они выпивали. Любушка как-то стала просить у них кусочек хлеба: “Просила-просила, а они не дали. Я хотела за кусочек хлебца их души спасти, — сказала она потом. — Господи, она мне дала хлебца, она мне дала булочку, прости их и спаси!”

Любушка всегда старалась быть в тех местах, где нужна была ее помощь. “Ой, надо, Раечка, нам с тобой в Питер поехать. Как там плохо! Там батюшки уходят. Я должна ему помочь” — это было время, когда сменился митрополит на Питерской кафедре.

О себе она как-то сказала: “Я, Любушка, нищая Христа ради”.

Ботики у нее суконные, подошва тонкая как газета. Я хоть травки туда напихаю, а она ее выбрасывает.

— Любонька, ну зачем ты так себя мучаешь?

— Нельзя. Боженька не услышит.

А когда вымолит чей-то грех, уже в лежку лежит.

В Шартоме Любушка как-то сидела на кровати и вспоминала по именам всю свою родню.

— А как же ты оказалась такая?

— А у меня, — отвечает, — по родству, по матери, очень благочестивый род. Четыре тети — вековые девы, возили меня в Оптину.

— Ой, Раечка! — как-то воскликнула она. — Если бы ты могла видеть, что делается!

Ей было открыто все, что делается в мире.

Однажды она вошла в Никольский собор, и сказала: “Николай Чудотворец и Иоанн Кронштадтский живые, ходят по храму”.

Рассказывали, как один архимандрит в бытность свою диаконом во Владимирской области приехал в Казанский храм и попросил разрешения там послужить. Посмотрел он на Любушку — старенькая, маленькая: “Ничего я в ней не нахожу”. Только подумал так, как вдруг увидел: Любушка стоит на воздухе, выше всех людей, и молится.

А одна девушка собиралась замуж, уже и свадьба была назначена. Но она успела приехать за благословением к Любушке, и что же она услышала? “Ой, как хорошо в монастыре. Как хорошо”. Теперь эта девушка — игумения большого Московского монастыря.

Перед смертью Любушку в монастыре причащали три дня подряд. Уже пошли у нее по телу черные пятна. Вот она лежит и стонет, а все водит пальчиком по кроватке — молится! И вдруг — гляжу на нее — она лежит беленькая, вся сияет, никаких пятен нет, смотрит в потолок и улыбается. Кожица вся натянулась, стала розовая, больше семнадцати-восемнадцати лет и не дашь!»

Много еще всего рассказывала тогда Раиса, но еще не время об этом писать, а может, и не надо.