Сергей Фудель - Путь отцов

«Никто не может возлюбить Бога от всего сердца, не возгрев прежде в чувстве сердца страха Божия» (блаж. Диадох, ДШ — 16). Но при этом мы не должны забывать, что «вера есть начало любви», а потому уже с первых шагов искренней веры в ней вместе с новоначальным страхом уже будет сосуществовать и страх совершенный или предначатие любви. От. Амвросий Опт. вслед за Максимом Исповедником пишет так: «Страх должен растворяться любовью, а любовь страхом… Обоюдное растворение страха и любви составляет истинную добродетель» (А — 152).

О втором, или «совершенном страхе» св. Федор Эдесский пишет так: «Если не по страху наказания, но по отвращению к самим грехам воздерживаемся от них, то действуем по любви к Владыке своему, боясь прогневать Его… Такой страх чист, потому что бывает из–за самого добра, и он очищает души наши, будучи равносилен самой любви» (ДШ — 372).

«Равносильность любви» есть равносильность вечности; поэтому о втором страхе сказано: «страх Господень чист, пребывает в век века» (Пс. 18). Замечательно хорошо говорил о втором страхе св. Иоанн Златоуст: «Нестерпимы геенна и будущее мучение, но если представим и тысячи геенн, не изобразим ничего равного бедствию — стать ненавистными Христу, услышать от Него: «не вем вас». Легче принять на себя тысячи молний, нежели кроткое лицо Господа увидеть отвращающимся от нас и мирное Его око не терпящим взора на нас. Любящему прискорбно не то, что за оскорбление им любимого терпит какое–либо зло, но паче всего то, что оскорбил любимого. Будем держаться той мысли, что тяжело не мучения терпеть, а грешить. Если бы Бог и не наказал нас, то самим нам надлежало бы подвергнуть себя наказанию за то, что были столь неблагодарны к Благодетелю. Если любим Христа, как должно, то сами себя будем наказывать за грехи свои» (Иоанн Златоуст).

«Тысячи геенн» как бы уходят из памяти, но не потому что их нет («не спрашивай, грешник, почему создан ад, но «почему один» за столь великие вины», — говорил тот же Златоуст), а потому что несравненно страшнее ада «увидеть мирное око Господа не терпящим взора на нас». Но и больше того: ад даже не забывается, так как самого себя человек готов обречь на наказание за то, что «был столь неблагодарен к Благодетелю». «Если любим Христа, как должно», то, моля о спасении всех других, себя–то самих будем сами приговаривать к мучению, как больше всех оскорбивших грехами Христову любовь. Когда я читал это место у Златоуста, я вспомнил по какой–то, может быть, не вполне связной, аналогии «Запечатленного Ангела» Лескова. В искусстве иногда, как сквозь тусклое стекло, брезжит заря. Это в той части, где раскольник, весь в гордости своей правой веры нашел старца Памву, в котором Лесков очевидно хотел отобразить некоторые черты преп. Серафима. Там есть такой разговор:

" — Помогай Господь твоему смирению, помогай! (говорит старец раскольнику).

— Какое же, — говорю, — святой человек, мое смирение? Ты смирен, а мое что за смирение в суете?

А он отвечал:

" — Ах, нет, брате, нет, я не смирен: я великий дерзостник, я себе в небесном царстве части желаю…

И вдруг, осознав свое преступление, сложил ручки и, как малое дитя, заплакал.

— Господи! — молится, — не прогневайся на меня за сию волевращность: пошли меня в преисподнейший ад и повели демонам меня мучить, как я того достоин!

— Ни одного слова я более отцу Памве не сказал, да и что бы я мог сказать: согруби ему — он благословит, прибей его — он в землю поклонится, неодолим сей человек с таким смирением! Чего он устрашился, когда в ад сам просится?.. Господи! дерзаю рассуждать: если только в церкви два такие человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовью одушевлен».

Как бы ни расценивать это место лесковской повести, но одно в ней поражает религиозной верностью: сочетание смирения веры с любовью. Только на черной земле смирения вырастает любовь. У блаж. аввы Зосимы есть такие слова: «Святые Отцы сказали, что если смирение низведено будет до ада, оно вознесется до небес» (Д III — 121).

Именно благодаря принятию в смирении веры всего Евангелия, в том числе и его многочисленных слов об аде, христианская любовь достигает такой высоты, что человек может в своем дерзновении обрекать себя на ад — если это будет угодно его Господу.

«Я желал бы, — говорит Апостол, — сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти», ибо за них «великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему» (Рим. 9, 2, 3).

Другой Зосима, не тот прославленный древний Отец, слова которого помещены в «Добротолюбии», а простой схимонах и подвижник русского монастыря, говорил так: «Кто желает царства небесного, тот богатства Божия желает, а не Самого еще любит Бога… Любовь святая объята страданием Христовым, обагрена Его кровию Божественною; ибо любве ради благоволи Христос Бог страдати и Кровь Свою пролияти, да точию нас привлечет в любовь к Себе и между Собою. Сею любовью движимый, Моисей просил изгладить его из книги животной за Израиля. Сей любовью упоенный, Павел вопиет «анафема» себе от Христа за спасение ближних. Презираяй или не вожделеваяй и не ищай таковой о Бозе любви не повинен ли будет против Крови и Тела Господня? Ибо за любовь к роду человеческому Господь страдал, и любовь есть естество Божие, и чуждый любви — чужд и Бога» (ПБ — 274, 321).