Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. - Русь уходящая - Рассказы митрополита

Вспоминаю другой случай. На одном из экуменических собраний пэр Англии лорд Ранси, архиепископ Кентерберийский, — глава Англиканской епископальной Церкви, по поводу нашей делегации (а мы все были с длинными бородами, я тогда был совершенно черный) выразился: «Какой бы вышел замечательный экуменический матрас, если бы собрать все эти бороды православных». Тогда митрополит Никодим сделал очень любезное выражение лица и сказал: «Да, у нас есть различия, но представьте: если бы собрать бритые подбородки протестантов и католиков, какая бы вышла великолепная гладкая экуменическая платформа!»

В этой обстановке ряд наших епископов — в меру своего таланта — открывал Россию христианскую, православную крайне враждебно настроенному по отношению к нам западному миру. И там были страшно удивлены. Тогда на Западе заговорили о феномене Русской Православной Церкви. А Зарубежная Церковь выступила против нас. Я помню, мне за три с половиной минуты надо было опровергнуть выступление архиепископа Иоанна (Шаховского), который был против нашего вступления во Всемирный Совет Церквей. Зарубежная Церковь понимала, что если мы откроем миру свое лицо, то люди поверят нам и увидят, что Русская Церковь выжила, несмотря на совершенно бесчеловечные условия. Ни писать, ни говорить свободно мы не могли. Более тридцати лет я издавал Журнал Московской патриархии. Мы не могли упомянуть имя преподобного Серафима Саровского, не могли поместить в журнале фотографии детей в церкви и вообще писать о детях. Мы снимали нашу русскую церковную школу в Париже и помещали в журнале <265>патриархии как репортаж из Парижа — это проходило. Потом начались всевозможные выставки за границей, и часто бывало так, что говорить было нельзя, но показывать — надо. Поэтому в Издательском отделе была великолепная служба фотографии. Мы показывали на фотографии лица — и умудренные опытом, и молодые, и детские. И Запад понял, что Русская Церковь жива, что это очень серьезный партнер, у которого можно учиться. У нас, конечно, были свои сторонники за границей — о. Сергий Булгаков, о. Андрей Блум (будущий митрополит Антоний) — которые выступили в нашу защиту. Но ведь они встали на нашу сторону не сразу. Я помню митрополита Антония еще молодым круглолицым батюшкой, только приехавшим в Москву — в прошлом он был врач, участник французского сопротивления. Он только юношей пришел в Церковь. Но у нас–то была непрерывная традиция! Поэтому первые наши шаги в области экуменизма были очень важным для западного мира открытием действительной, реальной картины жизни Русской Православной Церкви.

Когда Рейган и Папа Иоанн Павел II окрестили Советский Союз «империей зла», начался поток компромата, нам стали приписывать все самое отвратительное, в чем можно обвинить человека. [122]Помню, приезжаю однажды за границу, а там прямо в аэропорту стоит человек с «гневным» плакатом. Вижу, что он говорит по–русски. Подхожу, спрашиваю: «Давно стоишь?» — «Давно». — «Тебе заплатили?» — «Да». — «Но деньги–то уже получил?» — «Получил». — «Ну, так иди домой!» — «Правда, можно?» — обрадовался он.

<266>Был еще замечательный эпизод в Нью–Йорке. С нами был представитель Армянской Церкви. Звали его Паркев. По душе он человек был очень хороший, но его типично–армянская внешность в сочетании с акцентом и манерой говорить всегда вызвала улыбку. Тогда как раз глушили «Голос Америки». И вот на пресс–конференции с дальних рядов поднимается какой–то щупленький корреспондент и говорит — через микрофон, но еле–еле слышно: «Почему в Советском Союзе глушат «Голос Америки»»? А Паркев ему отвечает: «Я твой–то голос еле слышу». Зал грохнул от смеха, корреспондент был сконфужен.

Международные контакты приучили нас к определенной дисциплине мысли и выражения. В начале мы гордо заявляли — так, как привыкли у себя: «Православная Церковь считает…» Но после того, как одному из наших докладчиков был задан вопрос: «Простите, господин, а Вас Ваш Собор уполномочил говорить от лица Вашей Церкви?» — стали осторожнее и предпочитали выражаться иначе: «Моя точка зрения, соответствующая точке зрения Православной Церкви…»

Международный регламент выступлений — три минуты. Помню свой первый в жизни доклад в большом международном собрании. Микрофон включался на три минуты. Потом давалось еще 20 секунд и он просто выключался. Случалось так, что человек входил в воодушевление, что–то говорил, но его никто не слышал, кроме соседа.