Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В.: Русь уходящая: Рассказы митрополита

<3>Предлагаемая читателю книга не является в строгом смысле мемуарами митрополита Питирима. Писать мемуары Владыка категорически отказывался. Точнее, говорил: «Писать не буду. А наговорить могу», — а потом прибавлял с усмешкой: «Только, если увижу написанными, наверное, все равно порву…» Он был гиперкритичен к тому, что писал сам, каждый его текст надо было спасать от него самого. Но записывать свои рассказы не возбранял. Наоборот, даже на лекциях говорил студентам: «То, что старые люди рассказывают, лучше всего записывать». А мы понимали, что слова эти адресованы в том числе и нам, его референтам–филологам.

Воспоминания Владыки собирались по крупицам в течение последних десяти лет его жизни — времени нашего с ним сотрудничества. В своей работе мы сознательно ориентировались на три замечательных образца: «Путь моей жизни» — воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные Т. Манухиной; произведение XIX века, издававшееся и переиздававшееся, но к сожалению, не очень известное широкой публике: «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д.Д. Благово», а также на выходящие отдельными выпусками «Рассказы архимандрита Павла (Груздева)», составленные Н.А. Черных (Ярославль, 2003 г.).

Официальные мемуары церковного иерарха — вещь довольно ответственная, она предполагает взвешенную историческую оценку событий, очевидцем и участником которых он был, определенную полноту в их охвате. Кто–то может ждать от произведений такого рода каких–то сенсаций, разоблачений, обнажения подноготной. Ничего подобного в устных воспоминаниях Владыки нет. Но, конечно, в них запечатлелись живые лица исторических деятелей, с которыми ему довелось быть знакомым, отразилась эпоха в целом и его взгляд на эпоху.

Кому–то, может быть, покажется странным то, что порой значительным деятелям нашей церковной истории уделено всего несколько строк, зато подробно рассказывается о каких–то «мелочах», деталях, что некоторые образы кажутся слегка шаржированными. Кого–то смутит, что об известных людях, глубоко уважаемых всеми, он рассказывает, как о добрых друзьях или однокашниках — с забавными дружескими прозвищами, с добрым юмором — но ведь они действительно были его ровесниками и он их помнил именно таковыми.

Владыка любил повторять, что существуют некоторые «исторические напряжения», не реализованные возможности, которые, не осуществившись в реальной жизни, становятся преданием, легендой. Многое из того, что он рассказывал, находится на грани между реальностью и преданием. Где–то сгущены краски, где–то неожиданно расставлены акценты, где–то даже несколько искажены факты — в пользу некоего общего замысла. В небольших статьях мемуарного характера, опубликованных им в печати, он старался строго следовать историческим фактам. Устные же рассказы — не столько историческая картина, сколько художественный образ эпохи.

Что–то он рассказывал студентам в лекциях, что–то — где–нибудь за обедом, на приеме, что–то — на встречах с прихожанами или в проповедях. <4>Может быть, в едином авторском монологе это звучало бы несколько по–иному. Но монолога Владыка не любил. Ему всегда нужен был слушатель, собеседник, готовый проникнуться его любовью к наставникам и друзьям юности, сочувствующий его настроению.

Мы и были его заинтересованными слушательницами. Нельзя сказать, что мы соглашались безоговорочно со всем, что он говорил, но в нашей работе не пытались что бы то ни было подогнать под свой вкус. Точнее, мы сами постепенно «подгонялись» под его вкус и стиль, все более проникаясь его убеждениями. Кое–что оставалось не совсем понятным. Некоторые вещи мы потом переспрашивали, уточняли, но такая возможность была не всегда. Случались и оговорки, не все возможно было выверить по другим источникам. И конечно, пусть читатель имеет снисхождение к тому, что это — всего лишь записи мирских женщин. За неточности понимания и погрешности изложения несем ответственность только мы.

В этой книге читатель найдет и серьезное, и смешное, чего больше — сказать трудно. Но если приглядеться внимательнее, в рассказах Владыки есть более глубокий смысл. При всей их веселости, за ними ясно ощущается дух «смирения, терпения, любви и целомудрия». От «страшных лет России» в памяти рассказчика запечатлелось только хорошее.