Александр Мень - От рабства к свободе

До поры, как затмится солнце,

И свет, и луна, и звезды…

И запрутся на улицу двери,

Как затихнет голос зернотерок,

И еле слышен станет голос птиц,

И поющие девушки притихнут…

Ибо уходит человек в свой вечный дом,

И наемные плакальщики на улице кружат; До поры, как порвется серебряный шнур,

И расколется золотая чаша,

И разобьется кувшин у ключа,

И сломается ворот у колодца.

И прах возвратится в землю, которою он был,

И возвратится дыхание к Богу,

Который его дал…

Конечно, трудно было вынести такое заключение, и, как полагают, позднее один из книжников, учеников этого автора, приписал в конце смягчающие строки:

Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека.

Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо 18 18 Стихи 12. 13–14 о. Александр цитирует по синодальному переводу Библии. .

(12. 13–14)

И все-таки не случайно эта книга была введена в канон Священного Писания. Она должна была стать глубочайшим предостережением человеку, который часто оказывается под влиянием иллюзии, что он может насытиться чем-то земным.

В Библии не было того аскетического элемента, который был в Индии. И для того чтобы создать как бы контрапункт посюстороннему мировоззрению, была введена вот эта мелодия суетности и тщеты. Поэтому и знаменитый Фома Кемпийский, средневековый христианский аскет и мистик, начинал свою книгу «Подражание Христу» со слов, взятых из Экклезиаста — Vanitas vanitatis.

Если вырвать Экклезиаста из контекста Священного Писания, от него будет такое впечатление, какое получил Лев Толстой (конечно, не в молодости, а в период своего кризиса), когда читал его вместе с трудами Шопенгауэра и буддистскими изречениями. Но в том-то и дело, что Библия — это не просто склад различных книжек, а это некое здание, которое выросло органично. И здесь обязательно должна была быть антитеза, потому что Священное Писание не говорит о правде, которая должна быть на земле. Но через Экклезиаста оно предупреждает нас: полную ставку на земной мир делать нельзя. У человека есть иное устремление и иные высокие задачи, которые превосходят тот уровень, к которому человек привык раньше.

Экклезиаст — это Иов, который не испытал несчастий, но в то же время пришел к очень тягостному и пессимистическому взгляду на жизнь. Это говорит о том, что не только бедствия могут поставить человека перед трагичной картиной бытия, а даже состояние полного благополучия.

В целом Библия говорит нам, что это тяжкое состояние человека есть следствие искажения природы всего нашего вида; что человек существо не естественное, а сверхъестественное, но при этом имеющее жесткие связи с естественным миром и имеющее в себе болезнь, которую мы называем болезнью первородного греха, или грехопадения. И даже тот, кто не знает об этом учении, если посмотрит на историю человечества, заглянет в собственную душу, сможет сказать словами героя: «что-то в датском королевстве неблагополучно».

Да, что-то в человеческом мире неблагополучно. Этот мир прекрасен! Он полон взлетов, прозрений, гениальных возможностей и их осуществлений, но что-то в нем неблагополучно. Именно поэтому в этом мире так тяжело чистому и светлому, именно поэтому в этом мире неизбежны столкновения и борьба, именно поэтому наш мир — это мир мучеников; именно поэтому человек, даже пресыщенный всеми его благами, в конце концов, приходит к вопросу: а зачем я существую?

Вот скоро выйдет отдельным изданием книжка Льва Толстого «Исповедь». Я думаю, что каждому из вас стоит потратить время и прочесть эту книгу. Толстой однажды пришел к этой мысли, и она перевернула его жизнь. В нас бытует ошибочное мнение, что человек начинает задумываться над вечностью, когда ему плохо. Говорят: «Религия — это от слабости или… от несчастий». Это неверно.

Хрестоматийный пример — это Экклезиаст, который задумался над проблемами, когда у него все было, а в реальной истории — это Лев Толстой, который упивался строчками Экклезиаста. Когда ему было примерно 50 лет и он был на гребне славы, когда он был уже автором «Войны и мира» и «Анны Карениной», имел любящую и любимую семью, был богатым, был славным человеком, могучим физически и полным всевозможных замыслов и интересов, — вдруг его жизнь остановилась. Вдруг он понял, что он больше не может, что он задыхается.

Он спрашивал себя, вместе с Экклезиастом, зачем это все. Зачем?