Павел Троицкий - Афонские встречи

Мнения о длительности предстоящего подъема примерно совпадают, что, отметим, бывает крайне редко. Как мы впоследствии выяснили, эти данные оказались сильно заниженными. Начинаем мы опять бодро, но через час-полтора уже выдыхаемся. О. Кирилл напоминает нам, ставшим заметно словоохотливее, что при восхождении и вообще в дороге монахи стараются молиться: это облегчает путь. Разговоры смолкают. Можно заметить, что люди делятся на две категории: в пути одни становятся замкнутыми и молчаливыми, как бы в трудах экономят силы, а другие, наоборот, разговорчивее, как бы выпускают пар, распирающий их изнутри. Естественно, эти настроения не совпадают и могут привести к конфликтам. Да, трения вообще неизбежны при длительном совместном движении. Эти трения, если они происходят в нормальном режиме, должны способствовать «обработке твердых пород»: сглаживанию углов и шероховатостей. Кстати, можно вспомнить о третьей, самой редкой категории людей. Они словоохотливы, ибо молятся без остановки, и молчаливы, потому что молятся в глубине своего сердца или ума, кому как дано. Одним словом, мы замолкаем и в меру сил стараемся следовать совету о. Кирилла. Это еще более ко времени, так как уже начинает смеркаться и ситуация окрашивается в мрачные тона. Долго мы идем в молчании, все чаще останавливаясь из-за усталости, которая все сильнее прихватывает нас за ноги. Наконец становится совсем темно, в ход идут фонарики: у нас их три. Тут посылается нам еще одно небольшое испытание: они начинают гаснуть друг за другом, как свечи, задуваемые ветром. Порыв ветра — и становится темнее, еще порыв — еще темнее, вот еще одно дуновение — и кругом только тьма. Мы понимаем, что дальше придется идти в полной темноте, ориентируясь на белую гравийную дорожку, которая и так все время норовит выскочить из-под ног. О. Кирилл предлагает присесть и подкрепиться, так как спешить теперь уже не имеет смысла. Мы сидим на краю пропасти, едим наши скромные припасы и смотрим на море с каждой минутой умножающихся огней, и даже кажется, что вот-вот до нас донесется беззаботная музыка, ибо перед нами второй «палец» полуострова Халкидики — Ситония. В этот час на курортах начинается ночная жизнь. Люди, знающие, для чего они туда пришли, будут предаваться своим ежедневным развлечениям. Первый раз о. Кирилл поднимался на Гору вместе с нашим общим знакомым Михаилом. Тот отправился на Афон, а его супруга — на один из этих курортов, такое вот разделение. Но тут нам приходит в голову, что и мы хорошо знаем, для чего пришли сюда и даже куда пойдем дальше. И сейчас в тишине афонского ночного леса мы особенно ясно чувствуем это разделение. Это разделение поднимает нас на ноги и подгоняет, и мы идем дальше, неся его на своих плечах, и слушаем увещевания о. Кирилла, что еще недолго, что еще чуть-чуть…

Опасности особой мы не чувствуем, хотя в темноте можно сбиться с дороги и начать блуждать; а в итоге можно, конечно, свалиться и в пропасть. Что трудно сделать днем, оказывается весьма простым ночью. К счастью, мы тогда еще не слышали рассказов о демонских силах, которые, будучи изгнаны подвигами монахов, устремляются в пустынные места и наносят вред одиноким путникам вроде нас. Особенно афонское предание отмечает их деятельность на северном склоне Афона: там, говорят, нередки трагические происшествия. Невозмутимый о. Кирилл вдруг очень к месту вспоминает: «Интересно, удалось ли все-таки истребить волков на Афоне?» Так мы, бредя в ночи, узнаем, что в недавнем прошлом на Афоне развелось множество волков и пришлось принимать особые меры для их истребления. Я инстинктивно нащупываю в кармане свой складной нож. А тропинка, если это только тропинка, а не что-нибудь другое, все тянется и тянется, открывая нам в сумраке новые виды изменчивого афонского ландшафта: то углубляется в лес, чем-то напоминающий иногда русский, то выводит в пустынное скалистое место, то еще куда-нибудь. И в эти минуты, часто останавливаясь, чтобы отдышаться, я вдруг понимаю, что эти наши преходящие трудности — ничто, что потом я долгие годы буду обращаться к этим нелегким теперь минутам и буду просить Бога, чтобы мне еще довелось ступить на эту землю и опять отталкиваться от нее ногами; пусть в такой же кромешной тьме, пусть под палящим солнцем, но только бы вновь ощутить ее под ногами, почувствовать умом и сердцем Но тогда эта неоформившаяся мысль только прилетает откуда-то издалека в гудящую мою голову и так же стремительно исчезает, оставив перед немногими, но назойливыми вопросами: далеко ли еще и туда ли мы идем. Но вот мы на открытом месте, как бы большой площадке, и о. Кирилл говорит, как будто вздыхает: «Ну вот, пришли». Мы различаем обломки какого-то дерева, а чуть дальше — небольшой домик.