«Бесплодная!» — шипела мне вслед родня. Так говорили и те, кто называл себя друзьями нашего дома. И служанки мои. И даже те, кто вовсе не был с нами знаком, а лишь слышал про нашу беду.
«Бесплодная!» — так они говорили. Про себяже думали: «Грешница. Ненавистная Богу. Проклятая». Спроси их — они не смогли бы упомянуть ни одного конкретного прегрешения, совершенного нами или предками нашими, но это никоим образом не влияло на их мнение. Для них было очевидно, что брак, не приносящий детей, есть кара за учиненный грех, и потому они избегали нас, словно наше горе было какой-то дурной болезнью, которая могла запросто перекинуться на каждого, кто неосторожно приблизится к нам.
Эти люди неохотно общались с нами на праздниках и траурных церемониях. Да, они неизменно были любезны, порою до приторности, но меня они никогда не могли обмануть. Я-то знала, что они думают. Что шепчут, когда я рядом. И о чем говорят в полный голос, когда уверены, что я их не слышу.
Повсюду, где я появлялась, я искала в глазах присутствующих отражение их скрытых мыслей. Насмешливое сочувствие. О, как я страдала, сталкиваясь с ним! И уже не верила, что его может не быть. Даже тогда, когда лица окружающих оставались полностью непроницаемы.
Я знала: люди охотно кумятся и водят дружбу с теми, кому сопутствует удача. И сторонятся больных и увечных, избегают калек и просто горемык, как будто над последними тяготеет некий злой рок. Причем всерьез верят, что сии несчастные не могут искренне разделить ни чужую радость, ни чужую беду. Как будто чужой успех солью разъедает их раны! Словно им легче глотать горечь собственной злой доли, если она подслащена чужим страданием!
А ведь я не искала утешения в чужих бедах! О, нет. Бог свидетель. Правда, Он знал и то, что я не была совсем чиста, поскольку завидовала им. Завидовала своим родственницам, своим служанкам. Незнакомым женщинам, проходившим под окнами моего роскошного, но пустого дома. И они спешили заслонить своих малышей от моих рук, предлагавших им сласти; стремились уберечь их от моего «дурного глаза». Они не давали моим рукам прикоснуться к детям. Рукам, постоянно дрожащим от судорожного желания обнять и прижать к груди собственную кровинку. Или хотя бы чужое дитя. Чтобы на мгновение ощутить ту полноту, с коей не сравнится ничто в целом мире.
Да, я завидовала им. Завидовала всем женщинам, испытавшим счастье материнства. И боялась наказания Божьего, угрызая в страхе свою грешную душу и окровавленное сердце, ибо не могла иначе — столь велика была бездна моего горя!
Для моего мужа также тяжкой болью были пустые руки. И с каждым днем все непосильней становилось ему бремя почестей и собственного богатства. Его приучили с детства, что мужчина никогда не приобретает лишь для себя. Отцово добро принадлежит и сыну. А у него не было сына. Не было даже дочери, чтобы разделить богатство с чужим сыном как со своим собственным.
Мой муж был под стать моему отцу. Благородного рода и благородный сердцем. Такие люди умеют принять несчастье как волю Божию, не виня в нем никого из смертных и не пытаясь упреком или местью утишить свою муку. Он и меня не корил. Ни словом, ни взглядом. И потому я любила его еще сильнее. И еще мучительней было для меня нести в себе и свою, и его боль.
Мы жили в Эпивате, на берегу Мраморного моря. Жили во всем по заповедям Господним, украшая жизнь свою милостыней и благодеяниями. Мы помогали и Церкви, и людям. Всем, кто просил у нас помощи, и всем, чей вид подсказывал нам, что этот человек в ней нуждается. Мы побывали у всех окрестных святынь, сколько их есть между Силимврией и Царьградом. Молились пред чудотворными иконами и пили воду из каждого святого источника, прося у Бога единственной милости.
Так прожили мы четверть века. Надежда истончалась с каждым годом, пока не стала такой же бледной тенью, как мое девичье приданое. Как ковер, по которому ежедневно ходят, не замечая его. Как одеяло, согревающее ночью наши тела. И вот наступил день, когда я, будучи годами моложе своего мужа, в одночасье сделалась старше его. Ибо он еще мог быть отцом. А я уже не могла стать матерью. Соки мои иссякли, и источник их уподобился съежившейся, засохшей смокве. Я была в той поре, когда женщина может надеяться увидеть лишь детей собственных детей. Наши родственники уже начали грызться между собой за наше добро и не стыдились признаваться мне в этом. «Друзья дома» наперебой предлагали своих дочерей моему мужу, даже не таясь от меня. А самая юная моя служанка нагло спросила, что я ей дам, если она своими женскими чарами сумеет удержать моего мужа в нашем доме и в браке со мною.
Читать дальше