Татьяна Шипошина: Как день вчерашний

— Нет, ничего.

Кувшин был неудобен и тяжёл. Тяжёл, даже когда пуст. Мне оставалось только вздохнуть про себя.

Когда мы ступили на тропу, солнце уже стояло высоко и чувствительно припекало.

— Прикрой голову наголовником, — сказал мне Феодосий.

Он и сам так сделал. У одеяний сзади болталось что-то вроде капюшона.

— Это от жары? — спросил я.

— Это чтоб не смотреть по сторонам.

— А почему не надо смотреть по сторонам?

— Чтобы ничто не отвлекало от молитвы. И ты попробуй молиться.

— Как?

— «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного». Старайся при этом разумом понимать, о чём просишь, а просить — всем сердцем. Эта молитва называется Иисусовой. Понял?

— Да.

А что я мог ещё ответить?

Глава 12

Солнце жгло. Дышать было трудно. Я и так уже забыл, когда спортом занимался, а тут ещё эта новая, такая занудная головная боль. Не очень сильная, но безостановочная.

Феодосий же прыгал по камням, как молодой олень. При свете дня я лучше рассмотрел его. Всё-таки ему было не сорок, а шестьдесят. Ну, может, чуть меньше.

Волосы и борода почти сплошь седые. Черты лица суровые, но не лишённые приятности, доброты. Глаза — светло-карие, почти всегда опущенные к полу. Но если взгляд вдруг поднимался от пола и упирался в меня — по спине бежали мурашки.

Странный человек. Странные отношения возникли между нами. Если можно назвать это отношениями. Вроде бы он полностью отвергал меня. Я был ему чужд, это чувствовалось. Но в то же время меня просто притягивало к нему. Тянуло, как на аркане, особенно после того как он назвал меня по имени и после того, как он назвал меня младенцем.

«Всевлаад, младенец».

Кто называл меня младенцем? Отец, мать... О Господи! Иисусе Христе... как там... Сыне Божий... какое длинное предложение! Сыне Божий, помилуй меня, грешного.

Грешен, конечно! Но не так уж и грешен. Не убил... ну да, не убил. Это, кажется, из десяти заповедей. А что там ещё? Не помню. Ничего не помню.

«Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий...»

Что такое! Зачем я повторяю это, как попугай!

«Сыне...» Отец мой рано умер, от рака. Ему было около пятидесяти, а я на втором курсе учился... нет, на третьем... Инженеришка-папашка. Всё давил на меня амбициями. Всё ругал, всё говорил, что я не такой, как надо. А сам какой был? Выше замначальника цеха не прыгнул.

«Господи! Иисусе Христе!» Мама... и хотел бы прослезиться, да не могу. Наверно, у меня слишком высокие запросы. Наверно, я мечтал, чтоб мама у меня была народной артисткой, а не рядовым бухгалтером. Я так и не простил ей, что она не народная артистка.

У отца и матери тоже имелись высокие запросы. Но, поскольку сами они ничего не смогли добиться, все их запросы и амбиции переместились на бедного меня.

Они оба, и мать и отец, желали, чтоб я стал идеальным и продвинулся дальше их. Продвинулся — как? По должности? По деньгам? Нет, нет, не только! Как же ещё? Как-то ещё! Чтоб их распирало от гордости, что у них такой сын!!!

А я — не хочу никуда продвигаться. Я попробовал — и вернулся назад! И я застрял! Мне плохо! Фигово!

Вся моя жизнь летит коту под хвост. Я застрял.

— А-а-а-а...

Я застрял. В камнях.

Я не мог больше продвинуться дальше. Сандалии скользили. Ноги болели. Спина болела. Голова болела.

Да что я — нанялся тут ходить, с этим кувшином?! Воду ему таскать! Он что, думает, я буду его обеспечивать? Да кто он такой? Откуда он вообще свалился на мою голову? Что тут, вообще, происходит?

Я сел на более-менее подходящий камень и позвал идущего впереди:

— Феодосий!

Он не отвечал мне и удалялся всё дальше. Тогда я заорал:

— Феодосий, ёлки-палки! Я не могу больше! Подожди!

После третьего окрика он обернулся и медленно пошёл обратно ко мне. Снял с плеча кувшин, присел рядом.

Глава 13

— Что ты вопишь? — спросил он.

— Я не желаю, чтоб ты грузил меня своими кувшинами и своими молитвами. Сам таскай свою воду! Я не желаю здесь оставаться, слышишь! Если ты как-то меня сюда притащил, изволь отправить меня обратно!

— Божия воля на то, чтоб ты оказался здесь.

— Ну зачем мне такой Бог, Который...

— Остановись, — перекрестился монах. — Святые отцы говорят: «Если ты в гневе плюёшь на небеса, плевок всегда падает тебе на голову».

Что я должен был ответить? Может, мне надо было побиться лбом о камни? Я замолчал. Молчал и монах.

Мне надоело молчать, и я задал вопрос:

— Скажи, зачем всё это?

— Что?

— А ты не понимаешь?

Феодосий сделал жест в сторону пустыни: