Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Но в том же XIX веке, утверждает автор, в результате исследований религии и философии «заново была открыта мистическая Эллада, суровая и трагичная…обнаружилась удивительная близость путей Греции и Востока». Древней Элладе были знакомы и вера в Судьбу, и оргиастические культы, и как итог развития, — «пессимизм и уныние, растерянность и отвращение к жизни. Мы обнаруживаем в ней мистическую тоску и проповедь аскетизма» [270] Там же, с. 9. .

Правдивый анализ поисков истины в Древней Греции, который предпринимает отец Александр на страницах четвёртого тома, особенно важен для христиан Восточной Церкви, которая многими корнями уходит именно в эту культуру.

Не пересказывая содержания всей книги, хотелось бы выделить несколько самых важных тем и, прежде всего, обратить внимание на те страницы, которые содержат анализ греческих религиозных форм, связанных с радикальным спиритуализмом. Ведь именно через религиозную и философскую мысль древней Греции проникли в раннехристианские общины такие заблуждения, как манихейство, другие гностические культы и различные церковные ереси. Их общей отличительной особенностью было выхолащивание из христианства тайны Воплощения.

К ранним религиозным сектам, исповедующим крайний спиритуализм, отец Александр относит, в первую очередь, орфиков, ибо у них уже были все те «принципы аскезы, которые в дальнейшем стали характерны для манихейства: разделение души и тела, отношение к телесному и материальному как к нечистому».

Еще одна важная тема, поднимаемая в четвёртом томе, — анализ отличий мистики от мистериальной драмы на примере элевсинских культов. Эти строки особенно интересно читать, когда вспоминаешь, что написаны они не бесстрастным учёным–исследователем, а прослужившим многие годы православным священником. Отец Александр объясняет, что, хотя в «культовой оболочке драмы, возможно, и была какая‑то связь с определённым религиозным и нравственным учением, все же они были не способны захватить все существо человека!» Их воздействие на душу человека всегда только внешнее, психологическое. Ведь мистерии — это, прежде всего, зрелища, а её участники — прежде всего, зрители.

Очевидно, что автор хорошо представлял себе все те многочисленные соблазны, которые таятся в культивировании лишь внешних сторон богослужения, когда форма становится самодовлеющей. «Священная драма, — пишет отец Александр, — при всей своей воспитательной силе не могла заменить непосредственного причастия к Божественному. А ведь именно к этому стремится человек, ищущий спасения» [271] Там же, с. 38. .

И не случайно в последующих главах автор показывает типичную реакцию на обрядовую религию, на мёртвые, внешние формы: возникновение дионисических, оргиастических культов. Для читателя–христианина есть возможность задуматься над путями своей Церкви, над возможными неудачами в деле христианской проповеди среди молодёжи, над причинами таких общественных явлений, как разгул чувственности, насилия, наркомании. Да, собственно, и сам автор пишет об этом совершенно ясно: «…чем меньше идеи века способны утолить жажду души в Божественном, тем сильнее может оказаться взрыв». И в другом месте: «Когда душа не находит подлинно высокого, её порывы могут принимать самые устрашающие и уродливые формы. Это мы видим и в нашу эпоху, эпоху “сексуальной революции” и наркотиков» [272] Там же, с. 43. .

К положительному наследию древнегреческой культуры относит отец Александр происшедшее именно тогда разделение науки и веры. С этого момента они должны были «созревать, не препятствуя друг другу». «Изучение природы и отвлечённая мысль требуют своих “правил игры”, — писал он, — и вторжение в эту область религиозных доктрин, смешивающих два плана познания, сковывало науку. А с другой стороны, религия не зависит от науки, так как сфера её по природе глубже научного исследования». «Эмансипация науки и философии от опеки богословских теорий, — считает автор, — расчищает путь как для знания, так и для веры» [273] Там же, с. 67. .

Такая позиция, однако, не означает, что отец Александр считал науку абсолютно автономной от веры. «Отправной пункт науки всегда связан с верой», — замечал он, говоря о природе научных постулатов.

И ещё одна нерелигиозная тема, специфичная именно для четвёртого тома, интересна тем, что раскрывает для читателя политические убеждения самого отца Александра.