Рудольф Штейнер - Метаморфозы душевной жизни.Путь душевных переживаний. 2 часть

Теперь перейдем к Шекспиру. Шекспир создает множество образов, он изобразил всевозможные характеры: Отелло, Лира, Гамлета, Корделию, Дездемону. Но образы Шекспира вылеплены так, что мы не видим за ними непосредственно божественного; духовное око видит их в физическом мире, с чисто человеческими свойствами, с чисто человеческими импульсами. В их душах мы находим то, что непосредственно исходит из них в мышлении, чувстве и воле. Шекспир изображает отдельные человеческие индивидуальности. Но изображает ли он их так, что в каждой индивидуальности находится сам Шекспир, подобно Данте, который живет в одном только человеке и углубляется в свою собственную личность? Нет, Шекспир сделал ещё один шаг вперед. Этим шагом он ещё больше углубляется в личное, но не только в одну, а в различные личности. Шекспир отрешается от себя всякий раз, описывая Лира, Гамлета и так далее; он никогда не пытается повествовать о том, какие представления есть у него, но Шекспир как личность полностью погашает себя и целиком возрождается со всей своей творческой силой в различных обликах, в личностях. Данте представляет нам переживания одной личности, которые должны остаться переживаниями только этой личности, Шекспир же изображает исходящие из внутреннего человеческого Я импульсы в различнейших образах. Данте исходит из человеческой личности, но при этом проникает в духовный мир и остается собой. Шекспир продвинулся на шаг вперед в том смысле, что он, опять же исходя из своей индивидуальности, проникает в личности своих персонажей, полностью погружается в них. Он творит не то, что живет в его душе, а то, что живет в его героях. Он творит нам множество индивидуальностей, множество отдельных личностей внешнего мира, но так, что создает их исходя из своего собственного средоточия.

Мы видим также и здесь, что развитие искусства делает следующий шаг вперед. Взяв свое начало в древние времена из того сознания, в котором еще отсутствовало чувство Я, в Данте оно достигает того, что охватывает отдельного человека — так, что Я само становится миром. У Шекспира искусство продвинулось уже настолько далеко, что миром поэта становятся другие Я. Для того чтобы сделать этот шаг, было необходимо, чтобы искусство, так сказать, спустилось с духовных высот, где оно, собственно, и зародилось, — спустилось в чувственно — физическую реальность бытия. И этот шаг искусство делает как раз от Данте к Шекспиру. Попробуем теперь с этой точки зрения сравнить две эти фигуры — Шекспира и Данте.

Пусть легкомысленные специалисты по эстетике раскритикуют это и дадут Данте прозвище "дидактического поэта" — но кто понимает Данте и позволяет его творчеству воздействовать на себя во всем его богатстве, тот увидит величие Данте как раз в том, что из души его говорит вся средневековая мудрость и философия. Для развития такой души, которой предстояло создать поэзию Данте, был необходим фундамент всей средневековой мудрости. Она, воздействуя сначала на душу Данте, вновь возродилась, когда личность Данте расширилась до целого мира. Поэтому полностью испытать на себе воздействие поэзии Данте, хотя и вполне понятной, может только тот, кто достиг высот средневековой духовной жизни. Только тогда можно постичь тонкости и глубины поэзии Данте.

Правда, один шаг вниз Данте все — таки сделал. Он попытался спустить духовное в нижние слои. Он достиг этого тем, что писал свои произведения не на латинском, как его предшественники, а на языке своего народа. Он восходит до наивысших вершин духовной жизни, но и спускается вниз, в физический мир — до языка отдельного народа. Шекспир должен был спуститься ещё глубже. Относительно того, как появились великие поэтические образы Шекспира, люди сегодня пускаются во всяческие фантазии. Если желают понять, как поэзия спускалась в повседневный мир, на который сегодня еще взирают с пренебрежением "с вершин бытия", следует провести перед душой следующее: нужно представить себе маленький театр в одном из лондонских пригородов, театр, актеры которого не считались бы сегодня особенно выдающимися, за исключением самого Шекспира. Кто ходил в этот театр? Те, кого презирали высшие круги Лондона!

Во времена, когда Шекспир ставил свои драмы, благородное общество предпочитало посещать петушиные бои и подобные представления, а не этот театр, где ели, пили и бросали скорлупу съеденных яиц на сцену, когда не нравилось исполнение; где сидели не только в зрительном зале, но и на самой сцене, а артисты играли прямо среди зрителей. Там, перед публикой, принадлежавшей к низшим классам населения Лондона, впервые были поставлены пьесы, о которых сегодня с такой легкостью думают, что они сразу же стали властвовать над умами современников. Разве что только благородные отпрыски, которые не были еще женаты и могли позволить себе посещать сомнительные места, иногда, переодевшись, заходили в театр, где шли пьесы Шекспира. Для порядочных людей считалось неприличным даже появляться в таком заведении. Так поэзия спустилась к восприятию, возникшему, так сказать, из наивнейших импульсов.