Алексей Прийма - Реальность неведомого

Виталий перевел дух. Затем выставил вперед ладонь и принялся загибать на ней пальцы.

– Иностранная шхуна. Это раз. Понял? В зоне порта, куда иностранцев не пускают. Это два. Плюс хитроумная самодвижущаяся трубка с окуляром на ней. Это три… Типичная шпионская трубка, понял? Я книги про шпионов читал, я фильмы смотрел.

И, резко рубанув воздух ладонью, Виталий подвел под своим рассказом финальную черту:

– В общем так, сосед. Какой-то шпионский корабль тайно проник среди ночи в наш порт. И шарит своим шпионским окуляром по сторонам, собирает, сволочь, информацию… А ты в КГБ служишь. Больше сказать мне нечего. Следующее слово за тобой.

Чем он был, рассказ Виталия? Бредом алкоголика, упившегося до белой горячки? Но, с одной стороны, приятель Виталия то и дело кивал головой и одобрительно мычал, подтверждая тем самым рассказываемое его собутыльником. А с другой оба эти выпивохи выглядели сейчас вполне трезвыми. День только начинался, и они, судя по всему, не успели еще сегодня заложить за воротник.

Но если это не бред алкоголика, то тогда… Что тогда? Неужели некая шхуна под иностранным флагом на самом деле стоит у того причала? Кто ее пропустил туда? Ведь там, по словам Виталия, никогда не разгружались иностранные суда. И неужели взаправду есть на ее борту некое диковинное средство наблюдения, описанное моим соседом-пропойцей? И оно активно используется командой шхуны в акватории советского морского порта. Законно используется? Незаконно?

Я почувствовал, что меня охватывает охотничий азарт.

– Хорошо, – молвил я решительным тоном. – Вот моя машина, – и я указал рукой на «Москвич», стоявший в некотором отдалении в глубине двора. – Сейчас мы сядем в нее и поедем в порт. Но если вы, ребята, соврали…

– Забодай меня комар, если вру! – вскричал Виталий с жаром.

Вот так и случилось, что ранним воскресным утром шагал я неспешно вдоль забора, высокого и длинного, уходящего прямой зеленой полосой по берегу бухты вдаль.

Нужная мне досочка в заборе с ее характерной приметой сыскалась без труда. На досочке виднелась глубокая косая царапина, упомянутая Виталием. Я повел рукой, подцепил край доски ногтем, и она неожиданно легко отошла в сторону. Доска едва держалась на единственном гвозде, вбитом в нее у верхнего конца. Другая досочка, висевшая рядом, тоже болталась на одном гвозде. Когда я отодвинул и эту доску вслед за первой, то оказалось, что ширина лазейки в заборе была как раз такой, чтобы едва-едва можно было протиснуться в нее боком, плечом вперед.

Миновав лазейку, я направился к высоким и длинным штабелям укрытых брезентом ящиков, полностью скрывавших от меня вид на причал. Обогнул ближайший штабель, зашел за его торец. И осторожно высунулся из-за него, окидывая открывшуюся взору панораму быстрым внимательным взглядом.

На причале не было ни души.

Оно и понятно. День-то ведь был воскресный. Да и не та погода стояла на дворе, чтобы кто-либо из экипажа кораблей, замерших у причала, надумал прохлаждаться сейчас под открытым небом, прогуливаясь по пирсу. Дождь продолжал лить как из ведра, а шквалистый ветер подвывал, обдувая со свистом мачты и покачивая корабли.

Справа от того места, где я настороженно высовывался из-за штабеля, стоял высоченный красавец сухогруз. Я прочитал название, написанное синей краской на его белоснежном борту, и вспомнил, что мне было известно о сухогрузе из служебной ориентировки отдела КГБ Новороссийского порта. Сухогруз был приписан к другому порту – к порту города Жданов на Азовском море. Сюда он регулярно заходил за цементом, производимым на местных заводах.

Далее, еще правее, виднелся белый и тоже внушительный корпус другого советского сухогруза, название которого я не разглядел – далековато было.

Зато прямо напротив штабеля, за которым я хоронился, покачивалась на волнах посудина, несколько странно, мягко говоря, выглядевшая на фоне гигантов сухогрузов.

Это была маленькая, низко сидящая в воде шхуна с широким, раздавшимся в стороны корпусом. По грязному, в бурых потеках, деревянному борту тянулась цепочка круглых иллюминаторов. Почти у самой кормы возвышалось на палубе небольшое, чуть выше человеческого роста, сооружение, тоже деревянное и тоже с несколькими круглыми иллюминаторами в дощатой стене, обращенной ко мне. А над ним торчала, как голубятня, рулевая рубка, опять-таки деревянная.

На палубе шхуны было пусто. Над палубой уходила вверх мачта, вынесенная далеко вперед к носу посудины. На мачте полоскался флаг. Под мачтой бежала по борту надпись «Элизабет».