Вейл Оуэн - Жизнь высших миров

Усилием воли мы снова сделали себя видимыми для тамошних обитателей и вошли под мрачные своды Дворца Зла, перед которым возвышалась статуя. За входом, напоминавшим крепостные ворота, открывалась галерея, заканчивавшаяся выходом на балкон, который окружал внутреннее пространство огромного, высокого зала — как раз посередине между полом и крышей. В глубину зала с балкона спускалось несколько лестниц. Мы приблизились к балюстраде и посмотрели вниз. Оттуда доносился чей-то сильный и пронзительный голос, но чей — мы никак не могли понять. Лишь после того как наши глаза привыкли к тусклому красноватому свету, заполнявшему пространство зала, мы увидели то, что там происходило.

Самая широкая лестница, связывавшая балкон с залом, располагалась как раз напротив нас. И все собравшиеся, заполнившие зал, сидели вокруг и смотрели на нее. На нижних ступенях — едва ли не до самой середины — тоже сидели, скрючившись в самых немыслимых позах, люди — мужчины и женщины, отталкивающе некрасивые, в неряшливых и скудных одеяниях, призванных, однако же, подчеркнуть богатство и знатность своих владельцев. То тут то там можно было увидеть золотой или серебряный пояс или бусы, или серебряную брошь с бриллиантами, украшенную самоцветами пряжку или застежку; но, приглядевшись, как следует, мы неизменно замечали, что всё это — ненастоящее: бриллианты — поддельные, а вместо золота — простая мишура. А выше всех на ступенях лестницы стоял сам оратор. Роста он был гигантского — выше всех в этом зале; и развращенностью своей, судя по всему, он тоже превосходил их всех. На нем был венец с шипами и долгополый плащ грязносерого цвета. Казалось, что раньше этот плащ был белым, но со временем утратил прежнюю свою белизну и приобрел взамен неопределенный цвет, под стать своему хозяину. Его грудь украшали две ленты фальшивого золота, заправленные по бокам за кожаный пояс. На ногах были сандалии; на ступенях перед ним лежал пастуший посох. Но что отозвалось в сердце каждого из нас самой сильной и острой болью, так это его надвинутая чуть ли не до самых черных бровей корона. Она была сделана из шипов ежевики, покрытых сусальным золотом и сплетенных в виде кольца.

Нам всем хотелось как можно скорее покинуть это место, но мы не могли уйти, не выполнив порученную работу, и потому терпеливо ждали, пока оратор закончит свою речь. Мне не очень приятно рассказывать, так же как и вам записывать, всю эту историю. Но, брат мой, людям, живущим ныне на Земле, необходимо знать, какая жизнь ожидает тех, кто попадает в эти мрачные сферы, ибо здесь нет того сочетания добра и зла, которое есть у вас. Добро поднимается вверх, а зло опускается вниз, так что в преисподней зло уже не уравновешивается добром. Здесь скапливается только зло, что создает почву для богохульства, невиданного в смешанной атмосфере Земли.

Оратор рассказывал собравшимся о Евангелии Мира. Я приведу лишь несколько фрагментов его рассуждений, на основе которых вы сможете судить обо всей его речи в целом:

«Братья мои и сестры, мы собрались здесь, чтобы со всею кротостью поклониться Зверю, убившему ягненка. Ягненок этот был убит ради нас, и, стало быть, тот, кто убивает его, является активным благодетелем нашей расы, помогающим нам достичь блаженства и справиться со всеми тяжкими несчастьями, выпадающими на долю проклятого. Ягненок же служит здесь только пассивным орудием. Поэтому, братья мои, как Зверь терпеливо искал и нашел ягненка, чтобы извлечь из его невинной бесполезности кровь жизни и спасения, так и вам, стремящимся вершить дела благородные, следует искать и находить тех, кто подобен ягненку, и поступать с ним так, как учил наш Пастырь. Благодаря неукротимому вашему нраву, из овечьей инертности будет добыта жизнь, достойная ваших безумных восторгов. А что более всего похоже на невинного, кроткого ягненка, если не женщина — такое миловидное, но глупое подобие мужчины? Сестры мои, и в ваши привыкшие к прелести сквернословия уши я тоже вложу свое слово наставления. Дети не приходят сюда — в эти великие царства, Правителем которых вы меня избрали, оказав мне тем самым великую честь. Но всё же я горю вам: взгляните на меня, узрите кротость мою и этот пастуший посох, который я сейчас возьму в руки. Признайте меня пастырем своим и следуйте за мною. Я поведу вас к тем женщинам, у которых много детей — так много, что они готовы оторвать их от своей материнской груди и выбросить прочь или даже убить в себе едва появившуюся, но еще не рожденную на свет жизнь, в безграничной любви своей принося этих детей в жертву на алтарь Молоха спасения их тем самым от тяжких трудов и страданий земной жизни. Ступайте же, честные женщины, к тем несчастным, которые оплакивают своих погубленных детей, к тем, кто гонит от себя прочь и старается забыть всё, что напоминает им о детях, которых они так любили, но сами же обрекли на смерть».