Александр Горбовский.: Тайная власть. Незримая сила

Почтительное внимание, удивление, восхищение сопутствуют обычно избраннику всю его жизнь. И можно, наверное, понять человека, который так привыкает к этому эмоциональному фону, сопровождающему его повсеместно, что, лишенный этого постоянного подтверждения собственной своей значимости, начинает чувствовать себя непривычно и бесприютно. Восхищение и внимание становятся необходимы ему, как наркотик. И, как и наркотик, дозы эти должны становиться все больше. Постепенно он привыкает любой разговор начинать с себя и заканчивать собой, подробно повествуя о своих достижениях и о совершенном им. При этом достигнутое им может действительно быть значительным, а все, о чем говорит он, быть правдой. Печаль в другом. В том, что он вообще говорит об этом и что говорить о себе доставляет ему радость. Постоянная жажда публичности, внимания, прямое или косвенное осуждение своих коллег – в том же русле…

И это не единственный из соблазнов и гибельных троп, подстерегающих носителя дара, уводящих его с пути. Как мот не замечает, как тает доставшийся ему капитал, пока не окажется наг и нищ под открытым небом, так сошедший с пути в самолюбовании и гордыне не видит своего отпадения, удаляясь от совершенства, претерпевая угасание и распад собственной личности.

Еще один аспект того бытия, – тот, которому отдан, в котором пребывает носитель дара.

Мыс вами, я и вы, читатель, угодно это нам или нет, живем в мире, где каждый стремится выглядеть в глазах других наилучшим образом, где каждый хотел бы, чтобы его считали благожелательным, честным, добрым. Тем самым вольно или невольно каждый как бы творит для других собственный «имидж» – некий положительный образ самого себя. Причем первый, кто готов уверовать в этот образ, – это его создатель. Это – условие психологической защиты и психологического комфорта человека.

Для прозорливца же нет этого утешительного камуфляжа. В его реальности предельно обнажены все неприглядности окружающих, все гримасы зла.

– Приходит ко мне больной, приводят его, – рассказывает целительница. – Чтобы иметь возможность помочь ему, я должна ощутить к нему хотя бы симпатию, доброе чувство. А я смотрю и вижу, сколько горя принес этот человек другим, сколько на нем слез, крови, судеб поломанных. А ведь для другого он выглядел бы вполне пристойно, даже приятно. Интеллигентное лицо, в очках, вежливый. Но мне-то видно другое…

Много ли радости знать о людях то, что сами они старательно о себе скрывают, знать постыдное, грязное, низкое? Прозорливец, которому постоянно открыто это, обречен все время пребывать в соприкосновении с чьим-то злом.

Или еще. Человек весел, строит планы, исполнен беззаботной деятельности и суеты. А прозорливец видит печать, которая на нем, и ту тень, что легла на его пути. Видит и знает, что скажи, не скажи он – этого ему не избежать и не обойти.

Могут сказать: почему же только плохое, разве в жизни мало радостного и хорошего? Это так. Но как к врачу не идут здоровые, так и к целителям и ясновидящим редко приходят те, у кого все хорошо и прекрасно, кто благополучен, здоров и счастлив. И можно ли осудить тех, кто, приходя со своей болью, видит только ее, эту свою боль?

– За год я получила более двадцати тысяч писем, – говорит Л. А. Корабельникова. – Ответила на четыре тысячи. В каждом свои печали, свои трагедии. Телефон дома звонит не переставая. То же самое на работе. Я не даю своих телефонов. Люди узнают сами. Ни дома, ни на работе телефоном я не могу пользоваться. Каким-то образом люди узнают, где я живу, поджидают меня на улице, у дверей. Бросаются ко мне, плачут, умоляют помочь, найти близкого человека, сказать, жив ли он. Но никто не спросит: «Ты можешь? Ты не больна? А может быть, ты заболела, а может, у тебя самой горе?» На работу ко мне приехали три женщины, у них горе, они рыдают. Звонят мне по внутреннему телефону. Я говорю: «У меня умер отец. Я должна сейчас ехать в аэропорт за билетом. Я не могу». Я понимаю, у них тоже несчастье. Но слышат они только себя. Через зав. кафедрой передают мне фотографию. Она приходит, кладет ее передо мной. Я ей пытаюсь объяснить: «Я не могу же работать, я не в том состоянии, у меня же горе. У меня отец умер». Нет, не понимает. Не знаю, как я вышла к ним. И я все-таки работала. А они плачут. Потом одна из них сует мне деньги. Я говорю: «Мне не надо ваших денег. Я вам все сказала. Идите». И тогда одна из них, видно, поняла что-то и говорит: «Это ж надо. У нее горе, и у нас горе. И она оказалась лучше нас». Я запомнила эту фразу. Но это скорее исключение. Вообще же, когда у людей горе, ко всему другому они глухи. Я восемь часов на работе, возвращаюсь усталая. У моего дома уже толпа. Устала я, не устала, могу работать или нет – они звонят в дверь и ревут. Так я живу.