Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

Ежели вникнем в самих себя, то легко почувствуем, что главнейший закон всеобщего Правосудия есть тот, чтобы свойство наказания было всегда в точном отношении с самым свойством преступления; и сие сбывается, когда преступник приведен к бессильным действиям, которые подобны тем, кои он законопреступно произвел, и следовательно которые противны закону, пренебреженному им. Вот для чего Начальник зла, развратясь беззаконным употреблением своей свободы, пребывает неколебим в своей злой воле, так как и родил ее; то есть, он не престает противиться деяниям и воле доброго Начала, и по мере тщетных своих усилий чувствует страдания, дабы по законам правосудия в самом деянии своего беззакония находил и свое наказание.

Присоединим к сему еще некоторые рассуждения о столь важной вещи.

Понеже доброе Начало есть единица существенная; понеже оно есть благость, чистота и самое совершенство: то не может терпеть в себе ни разделения, ни противоречия, ниже нечистоты. Из сего явствует, что Виновник зла должен быть от оного отлучен и отвержен, как скоро единожды противупоставил волю свою воле доброго Начала, и с того времени осталась в нем власть и воля злая, непричастная и не сообщающаяся благу. Враг самоизвольный доброго Начала и устава единственного, вечного и непременного, может ли он в себе вмещать какое благо, или какой закон, будучи вне сего устава? Не можно одному и тому же существу быть вместе и добрым и злым, и производить порядок купно и беспорядок, чистое и нечистое. И так легко теперь увериться, что совершенное отступление его от доброго Начала, удалило его необходимо от всякого добра; и он уже не в состоянии познать и произвести что-либо доброе, и отстать от своей воли, равно как и от деяний неправильных и беспорядочных и от сопротивления благу и истине.

Таким образом погруженный в собственном мраке, неспособен он к восприятию какого-либо света, и возвратиться к доброму Началу: ибо чтобы устремить свои желания к истинному сему свету, надобно прежде познать его, надобно возыметь добрую мысль. Но как сия мысль в него вселится, когда воля его и все способности совсем нечисты и расстроены? Одним словом, когда не имеет он никакого сообщения с добром, и когда и его восчувствовать, то способ и свобода возвратиться к оному, хотя и есть в нем, всегда остаются без успеха: а сие и учиняет ужасным лишение, к которому он осужден.

Закон Правосудия равно исполняется и над человеком, хотя отменными средствами; он будет нам предводителем в наших исследованиях о человеке.

Никто поистине, у кого только смысл не помрачен, или не заражен предубеждением, не станет спорить, чтоб телесная жизнь человека не была лишение и страдание почти непрерывное. И так, следуя тому понятию, какое мы имеем о Правосудии, не безрассудно назовем сию плотскую жизнь временем наказания и очищения; но нельзя именовать ее таковою, не подумав тотчас, что надлежало же человеку иметь прежде состояние высшее и превосходнее нынешнего, и что сколько теперешнее его состояние ограничено и наполнено печалями и неприятностями, столько другое должно быть не ограничено и исполнено утех. Каждое человека страдание есть знак недостающего ему блага; каждое его лишение показывает, что он был создан для наслаждения; каждая его немощь возвещает его прежнее могущество: одним словом, самое сие чувствование, что ныне не имеет он ничего, есть тайное доказательство, что некогда имел он все.

И так болезненное чувствование нынешнего его ужасного состояния может вразумить нас о блаженной его преждебытной жизни. Он ныне не властелин своих мыслей и мучится тем, что должен ожидать тех мыслей, коих желает, и отгонять, коих страшится: из сего видим, что он создан был располагать самыми мыслями, и мог их производить по изволению; и надобно думать, что с сею властию сопряжены были неоцененные преимущества. Он преображает ныне малейший покой и тишину бесчисленными усилиями и трудами; из чего заключаем, что он назначен был наслаждаться непрерывно и без труда спокойным и блаженным состоянием, и что истинное его жилище было жилище мира и тишины. Имеет он способность все видеть и все познавать; однако пресмыкается во мраке и ужасается своего невежества и ослепления: не доказывается ли сим ясно, что свет есть его стихия? Наконец, тело его подвержено разрушению; и сия смерть, о которой из всех существ натуры один человек имеет познание, есть ужаснейшая черта в течении телесной его жизни, происшествие самое уничижительное и самое страшное для него: для чего же из сего строгого и ужасного для него устава не заключать, что тело его некогда состояло под славнейшим Законом, и должно было пользоваться всеми преимуществами бессмертия?