Клод Сеньоль: Матагот

Подходил к концу жаркий осенний день, бросавший на землю рыжие тени, когда я остановился на постоялом дворе «Зеленый дуб» в маленьком городке С***, что в Солони.

Вот уже несколько дней я искал сдающееся внаем здание — хижину, усадьбу или ферму. Мне было все равно, где жить, — главное, чтобы вокруг царила тишина. Дабы вновь приманить к себе музу письма, внезапно покинувшую меня, тишина была мне важнее любого уюта.

Ханжеского вида торговец, знаток местности, с доверительным, а вернее, с убедительным взглядом и голосом сообщил, что искомая мною ферма Ардьер находится всего лишь в двадцати километрах отсюда.

Проходимец был либо поэтом, либо получал комиссионные, поскольку описание фермы звучало в его устах соблазнительно, искренне или намеренно добродушно — сладкая конфетка в серебряном фантике. Строения почти новые, крепкие и полезные для здоровья, теплые зимой, прохладные и веселые летом; благодатная земля; чудесный лес полный разнообразной дичи; и двадцать гектаров деревенского мира, окруженные десятью тысячами гектаров мирной тиши.

Именно то, что я искал.

Торговец знал владельца, некоего Кордасье. И тут же написал горячее рекомендательное письмо, в котором гарантировал мои честь и достоинство, хотя видел меня впервые в жизни.

Все было проделано так ловко, что я, хотя и осведомился у хозяина постоялого двора, был все же соблазнен и околдован и не обратил внимания на его предупреждение: в округе давно было известно, что арендаторы оставались на ферме не более двух-трех месяцев и покидали ее, какие бы расходы ни понесли и сколько бы пота ни пролили, обрабатывая землю, пожиравшую все их усилия с обескураживающим аппетитом.

Загадка так и осталась загадкой, ибо ни один из бывших арендаторов не обмолвился о причине бегства. Что же касается беззаботности и спокойствия — тут посредник только усмехнулся.

На следующее утро я уже был в деревне П***.

Мне с большим трудом удалось найти человека, согласившегося указать дом Кордасье. Похоже, Кордасье здесь недолюбливали, а моя настырность вызывала лишь косые взгляды.

Но во мне еще было много всепобеждающей уверенности жителя столицы, бесстрашно забывшего о скрытом могуществе деревни.

Короче говоря, вначале я сошел за сомнительного рода чудака, что, быть может, немного расположило ко мне Кордасье.

Его жилище, сложенное из тесаного камня, спряталось в отдельном лесочке в стороне от деревни и выглядело богато и красиво. Куда лучше самого владельца — отвратительного грязного старикашки с постоянно блестящим потным лицом в прыщах. Мне сразу подумалось, что телом он должен походить на огромную жабу, словно в этом человеке началось и не закончилось превращение от сглаза, которое наложил злой колдун, амбициозный, но не очень умелый.

Я еще не знал, что Кордасье сам считался колдуном.

Он окинул меня пронзительным взглядом с головы до ног. Глаза его, едва видневшиеся из-под век, мгновенно оценили меня. Кордасье долго тер подбородок и наконец произнес приговор, столь же двусмысленный, сколь и сопровождавшая его слова улыбка. Он, мол, согласен показать мне ферму. Я, похоже, понравился ему, правда, на его манер.

Но только после трагедии, в которой я принял невольное участие, стало понятно, насколько подходящим для выполнения его замыслов человеком я ему показался в тот день.

До дикого пустынного местечка и обратно нам пришлось протопать шесть километров, но мне представлялось, что по крайней мере втрое больше, ибо компания этого странного субъекта, идущего быстрым шагом, но не поддерживающего разговора, стала для меня тяжкой нагрузкой. Два безмолвных человека, идущих бок о бок, раздражают друг друга сильнее, чем если бы они беспрерывно болтали; тем более Кордасье играл в безразличие, хотя исподтишка косился на меня.

Кроме того, его манера наклоняться вперед, его жирное дыхание, рука, месившая пустоту перед ним и совершавшая не меньше движений, чем ноги, как и его усилия идти прямо, а не зигзагом, до тошноты раздражали меня.

Ферма Ардьер показалась мне более чем убогой. Она нуждалась в уходе. Земли и облезлые здания были буквально изъедены стойким запустением. Окружавшие ее пустоши, растянутые словно линялые ткани на ярмарке, заросли сорняком и пестрели бельмами болотец; кое-где высились рощицы сосняка, подходы к которым охраняли непреодолимые заросли кустарника.