Посох путника

Любую аксиому мы принимаем без доказательств (на веру!) не потому, что она в них не нуждается, а потому, что доказать её невозможно. Кто с этим не согласен, пусть докажет себе, что он есть он. В основе всех наших твёрдых знании лежат аксиомы, очевидности, лежит вера. Иначе говоря, любая научная теория имеет характер рабочей гипотезы, принимаемой на веру до тех пор, пока она не будет подвергнута сомнению.

Хочу быть правильно понятым: Путники не отрицают реальности мира, реальности Универсума и его познаваемости. Они лишь утверждают, что существует масса различных относительных реальностей, которые нельзя путать с реальностью абсолютной, и что для познания её надо применять иные методы чем те, которыми мы пользуемся, познавая реальности относительные. Очевидность отнюдь не может быть доказательством чего-либо.

Однако, мы увлеклись вещами, хотя и имеющими важное значение, но в известной степени для нас побочными. Более существенным будет разъяснить здесь взгляд Путников на жизнь в мире форм, как на школу. “Какая школа? Ведь мы же, как НИЧТО, все знаем!” Это не совсем так. С одной стороны, все знания Универсума наши, но полностью обладают этим абсолютным знанием только НИЧТО в чистом, свободном виде. Что касается нас, то это знание при возникновении Мирового Яйца, Первичного Сгустка, т. е. вещественности, было полностью стёрто из нашей памяти, и, чтобы вернуть свободу, нам необходимо вспомнить, восстановить его, восстановить себя, ибо мы и есть это знание, эта истина, это НИЧТО = ВСЕ.

Образно ПУТЬ “нечто” от несвободы к свободе можно представить следующей аллегорией. Допустим, я был свободен, всесилен, мудр. Я знал все, жил в лучезарном, блистающем мире, и вдруг... что-то произошло и я оказался в тесной, тёмной камере. Я постепенно прихожу в себя, я ничего не помню, ничего не знаю. Сперва я принимаю все как должное, и лишьпотом очень медленно начинаю отличать: это — камера, а это — я, и мы не одно и то же, и мне здесь неловко, неудобно, тесно. Во мне мелькают иногда смутные проблески воспоминаний о чем-то другом, об иной жизни, ином мире, иных возможностях. И во мне зарождается неопределённое, сумеречное желание выйти отсюда, освободиться. Так, по-видимому, личинка в коконе, или цыплёнок в яйце начинают ощущать настоятельную потребность в движении. Что это, к чему это, зачем — они не знают и не понимают, но существует какое-то неудобство, какой-то зов, который повелевает им шевельнуться, изменить положение, позу. Я делаю одно движение, другое. Я понимаю, что могу быть не только в неподвижности, но и в движении, в действии, и открываю различие между действием и бездействием. Действуя, двигаясь, я нахожу на полу темницы несколько ключей, затем в её стенах несколько дверей и на них замочные скважины... Но проходит ещё очень много времени прежде чем я, с помощью тех же смутных проблесков-воспоминаний, ухватываю связь между этими вещами и делаю попытки совместить ключ с замком. Через какое-то время мои попытки увенчиваются успехом и я оказываюсь в другой, более просторной и светлой комнате, в стенах которой ещё больше дверей, а на полу разбросано ещё больше ключей. У меня уже есть некоторый опыт, некое знание, и я начинаю применять его, но вновь-таки не сразу — я ведь достиг большей свободы и некоторое время удовлетворён новой камерой, в которой к тому же светло и я обнаруживаю различие между светом и тьмою, и есть какие-то вещи, которые привлекают меня и удерживают от дальнейшего стремления вперёд, от поисков выхода наружу. Я ещё не осознаю ни этого “вперёд”, ни этого “наружу”. Наконец, я удовлетворяюсь всеми вещами этой комнаты и попадаю в соседнюю, затем в следующую и т. д. В каждой из них ещё больше дверей, ещё просторнее, ещё больше различных притягательных вещей. И я задерживаюсь в каждой из них на тот или другой промежуток времени, но потом все же двигаюсь дальше.

Я уже начинаю действовать целенаправленно: я не только подбираю ключ к некоей двери и вхожу туда, но сперва заглядываю внутрь, что там, лучше ли, привлекательнее ли обстановка, больше ли “сокровищ”? Выбрав ту, которая мне больше по нраву, я перебираюсь в неё, а из неё в другую, ещё более богатую, и дальше... И вдруг оказываюсь в такой, все двери которой ведут лишь в одну комнату — в ту, которая была второй или третьей на моем пути...

Мне, обогащённому опытом мира, знанием о том, что в нем есть “лучшие” камеры, не хочется возвращаться в неё, она кажется мне теперь грязным, противным подземельем, но откуда-то появляется чудовище, которое загоняет меня туда. И я оказываюсь у “разбитого корыта”, и вынужден начинать все сначала. От страха перед чудовищем многие из приобретённых мною знаний я позабыл, но многое и помню. Проблески воспоминаний усиливаются, становясь ярче, и моё движение вперёд становится более осмысленным, осознанным.