Алекс Маркман - Пути Голгофы

– Ешу, смотри! – закричал Симха. Его бас странным образом сорвался на визг. – Смотри, что сделали поганые!

На стене крепости появилось несколько сонных солдат. Они были без оружия, в наскоро наброшенных туниках, и разглядывали собирающийся народ с любопытством людей, для которых все было внове.

– Содомиты! – кричали из толпы. Для иудеев такое ругательство было величайшим оскорблением. Ведь Господь предал огню и пеплу города Содом и Гоморру за грехи любовные между людьми одного и того же пола. В Иудее за это полагалась смертная казнь, тогда как римляне относились к таким связям более терпимо, а греки вообще не считали их грехом.

– Кровосмесители, – неистовствовал закутанный в белый плащ старик с длиннющей бородой. – Совокупляетесь со своими матерями, дочерьми и сыновьями! Проказу на вас, смерть на вас должен наслать Господь.

Группа молодых людей поддержала его, выкрикивая оскорбления в сторону римлян. При этом они позволяли себе выражения, недопустимые в более спокойное время вблизи храма. Бородатый старик подбежал к ним, поднял вверх иссохшие, костлявые кулаки и закричал, срываясь на визг:

– Бегите на Верхний Рынок! Сзывайте народ! Бегите в Нижний Город и расскажите, как поганые оскверняют наш храм. Бегите же, бегите, не стойте как истуканы.

Молодежь побежала в переулки, крича во всю силу своих легких и стуча в запертые ворота домов и дворцов.

– Что ты скажешь, Ешу? – спросил Симха. – Ты говоришь, что тебе вся мудрость Книги открыта.

А Ешуа не знал, что сказать. Поставить изображения людей или животных в городе, да еще прямо под стенами храма, значило оскорбить верующих в самых святых чувствах. Положение усложнялось еще и тем, что на одной из дощечек был изображен Гней Помпей, который завоевал Израиль, подчинил его Риму и первый из иноверцев ворвался к алтарю с мечом в руке. Такая наглость могла возмутить народ и спровоцировать его на восстание. А безумцы, как Симха, будут только рады. Они сами готовы погибнуть в любой момент и не пожалеют о людях, погибших вместе с ними. Но если смириться с орлом над Храмом, Господь не простит тех, кто терпит такое надругательство над домом и народом Израиля.

Люди бойко прибывали, и вскоре площадь и прилегающие улицы заполнились возмущенной толпой. Солдаты в крепости забеспокоились и стали выходить на стены, держась за рукояти мечей.

– Что же, они не знают, что нельзя этого делать? – спросил Ешуа тех, кто стояли вблизи.

– Это новые, – откликнулся один из них. – Пришли только вчера вечером, когда уже стемнело. Никто из них не говорит по-нашему.

На стене появился, судя по длинному мечу, подвешенному на плече, трибун из старших офицеров. Он поднял руку, и толпа стихла.

– Что происходит? – спросил трибун на иврите, исковерканном латинским акцентом. – Почему вы здесь собрались?

Толпа вздохнула могучим рыком: каждый хотел объяснить по-своему, что случилось. Разобрать в этом гаме что-либо было невозможно, но трибун проследил взглядом, куда указывала толпа, и понял, в чем дело. Он снова поднял руку и подождал, когда наступит тишина.

– Я знаю ваши обычаи, – напрягая голос, заговорил он. – Я уже десять лет нахожусь в Ерушалаиме. Мы никогда не устанавливаем здесь нашу сигну. Но вчера пришла новая когорта, и им неизвестны ваши обычаи.

– Так пусть уберут свою сигну! – потребовали в толпе. – Вы же знаете, что этого нельзя делать!

– Я не их командир, – старался перекричать гул возмущения трибун. – Просите нового праэтора. Разойдитесь, не устраивайте беспорядки.

Симха подбежал к стене и, повернувшись к толпе, поднял обе руки вверх, привлекая к себе внимание.

– Бегите, поднимайте народ! – закричал он. – Доставайте ваши мечи! Вы ничего не докажете поганым!

– Безумец, – вмешался Ешуа, и толпа вдруг стихла. – Накличешь ты несчастье на народ Израиля. Придут римляне в великом множестве, и наступит конец всем.

– Так что ты предлагаешь? – закричал своим обычным громовым басом Симха.

– Смирение я предлагаю. Смиритесь в душе своей. Настанет час, и Господь сам накажет их за все грехи.

Толпа взорвалась гневным ревом, но вдруг опять стихла и расступилась. К стене прошли и выстроились вдоль нее старейшины синхедрина. Одному из них, самому низкорослому, принесли подставку. Он взобрался на нее и стал ждать, пока толпа утихнет.

– Замолчите же! – закричали из первых рядов. – Эзра будет говорить. Тише.

Не прошло и минуты, как на площади стих последний возмущенный крик.