Эдуард Шатов - Полеты божьей коровки

Очень правильной мне видится практика древней Церкви, когда каждый повинный в смертных грехах совершал публичный обряд покаяния, но общественность не извещалась о предмете покаяния.

Что именно случилось, знал определенный круг людей, знал епископ, который и налагал на грешника обязанность публично покаяться. Человек надевал покаянное облачение, шел по городу…

– И бил себя пяткой в грудь.

– Если ты так это определяешь, пусть будет так. На самом деле существовал иной, более пристойный обряд. Но он не предполагал, что грешник должен в кафедральном соборе прокричать, что он натворил. Тем не менее он получал шанс покаяться и изменить свою жизнь.

– Я правильно поняла – ты за умеренность в предъявлении своих язв обществу?

– Именно.

– Но это же модно. Мы хотим знать все и обо всех.

– Ты глубоко ошибаешься, мы не все хотим знать. Если бы мы знали о других действительно все, это пробудило бы в нас сострадание. Мы хотим знать только то, что пикантно и щекочет наши инстинкты. Позволяет нам поязвить и посмеяться, но не любить.

– Расскажу случай из своей практики. К нам на программу пришла героиня, которая рассказывала, как не любит отчима. В процессе записи и мне, и шеф-редактору стало ясно – женщина рассказывает не все. Она не просто так вот уже лет пятнадцать не общается с отчимом, а ненависть не ослабевает. Редактор мне в ухо буквально кричит: «Оля, крути ее на инцест. Он там был. Он к ней приставал!»

Я ей тихо: «Я не понимаю, как ее “крутить”! Мне неудобно. Она не хочет рассказывать».

«Оля, как хочешь – надо. Раскручивай!»

Эдуард, профессионально шеф-редактор права. Это рейтинг. А рейтинг – деньги. Я стала мычать, заходить издалека и намекать, что э-э-э… а не было ли, а вот… Она рассказала.

– Представь, что это делают с тобой!

– Некоторым нравится, когда это с ними делают. Девушки такое про себя в журналах рассказывают, что это не просто скрывать надо, под это надо ядерную бомбу закладывать и взрывать, чтобы не осталось даже молекул. Не только чтобы никто не знал, но и самой никогда не вспоминать. Ты чего смеешься?

– Мне нравится, как ты это описываешь.

– Это торговля. И на этом рынке педофилия маргинала хуже продается, чем педофилия священника. Последнее – товар востребованный, поэтому не надейся, что его не будут предлагать.

– Может быть, нам как обществу стоит задаться вопросом – что мы ищем? Мы ищем жизни или саморазрушения? В саморазрушении никогда нельзя остановиться на достигнутом, будешь падать ниже и ниже. Сначала интерес вызывает просто чужая любовница, потом это приедается и наступает время… К примеру, интереса к нетрадиционной ориентации. Потом педофилия, потом зоофилия. Дальше что?

– Да, я заметила. Даже инцест стал плохо продаваться. Различным шоу приходится выкручиваться – недавно показывали не просто отца, живущего с дочерью, а отца, живущего с двумя дочерьми сразу. И дети у них есть. Скоро и это будет неинтересно. Придется привлекать козу.

– На этой истории выигрывают только те, кто на этом зарабатывает. Ни участники, ни общество ничего хорошего не получают. Болезнь не излечивается, а только усугубляется. Но твои коллеги, да и ты сама вряд ли признаетесь, что порой наживаетесь на чужом несчастье.

– Ну почему? Я признаюсь. И об этом много говорят, но никто не слушает и не пугается.

– Болезнь пугает только на последней стадии, когда организм начинает умирать.

– Есть такой католический анекдот. Один верующий спрашивает у другого: «Чего не знает Бог?» Второй отвечает: «Он точно не знает, сколько всего монашеских орденов». В восточной традиции монашество представляется монолитным (хотя это не совсем так), в западном мире монашеских конгрегаций так же много, как цветов в ботаническом саду. Никто не удосуживается читать таблички с названиями. Они все по-разному называются и ходят в сереньком, беленьком, черненьком, иногда фиолетовом…

– Это кто же у нас в фиолетовом?

– Сестры Успения…

– Необычно.

– С этим связана любопытная история. Когда возникла эта конгрегация и стали думать над облачением, сестры пришли к архиепископу Парижскому с вариантами цвета. Традиционными. Серым, белым, может, коричневым. Архиепископ посмотрел и сказал: «А что это оно у вас такое грустное?» «Монсеньор, для женских орденов нет иных цветов». И тогда он предложил: «Тогда возьмите мой, епископский». И у иерархов иногда случается вдохновение.